"Я не раскаиваюсь." Казанова в 73 года.

Предисловие
* КНИГА ПЕРВАЯ. Молодой Казанова *
Глава первая. Два отца и мать
Глава вторая. Голод и любовь
Глава третья. Господин аббат
Глава четвертая. Закадычный
Глава пятая. Секретарь

А сейчас 
сайт черого майора 
представляет Вам ДОРОГИЕ ПОСЕТИТЕЛИ 
оригинальную версию жизни и похождений 
Джакомо Джованни Казанова
 

Предисловие

     "Я не раскаиваюсь."
                                     Казанова в 73 года.

    Джакомо  Казанова,   автор   и   герой   всемирно   известных
воспоминаний, так же загадочен  и  глубоко  комичен,  как  и  его
сладострастные любовные приключения и вся его чудесная жизнь.
    Фигура   Казановы    сегодня    соединяет    в    себе    как
Казанову-человека, много пожившего и много любившего, так и некую
выдуманную фигуру, ставшую  одним  из  типажей  человечества.  Он
юморист - и одновременно персонаж юмориста.  Он  самый  радостный
авантюрист  восемнадцатого  века,  сенсационный  бестселлер  века
девятнадцатого, ставший типическим представителем человечества  в
веке двадцатом.
    Почти  все  сказанное  этим  курьезным  человеком  было  потом
оспорено. Редок человек, так безудержно  рассказывающий  о  своей
жизни то, что другие пытаются боязливо спрятать. Однако некоторые
критики называли его самым бесстыдным лжецом мировой литературы.
    Его существование отрицали. Его воспоминания объявляли наглой
фальшивкой. Парижский библиофил уверял, что распознал в  мемуарах
Казановы руку Стендаля, писателя с сотней псевдонимов.
    Зато немецкий гелертер написал  два  толстенных  тома,  чтобы
доказать,  что  мемуары  Казановы  являются  весьма   достоверным
историческим   источником   восемнадцатого    столетия.    Дюжины
исследователей в дюжине стран перепахали громадные  библиотеки  и
архивы, донесения послов Венеции и протоколы полицейских участков
в  полусотне  городов  Европы,  чтобы  подтвердить  наконец,  что
Казанова сотни раз говорил правду, лишь случайно путая  дату  или
место,  слегка  сдвигая  во  времени  исторические  события,  там
немного опуская,  здесь  немного  добавляя  и,  в  частности,  по
соображениям важным только для педантов, он не мог иметь связи  с
дочерью амстердамского банкира Хопе, т.к. у своенравного  банкира
вообще не было дочери, а только сын...
    Был ли этот идол женщин по крайней мере красивым мужчиной? По
суждению своего остроумного друга Шарля де Линя "он был бы  очень
хорош, если б не был так безобразен". Но был ли Казанова в  самом
деле  величайшим  соблазнителем  всех  времен?  За   сорок   лет,
описанных в воспоминаниях,  Казанова  называет  имена  всего  ста
шестнадцати возлюбленных. Это дает в среднем по три  возлюбленные
в год -  для  холостяка,  непрестанно  разъезжающего  по  Европе,
знающего  тысячи  и  знаемого  тысячам  людей  всех   классов   и
национальностей, сознающего себя рожденным для прекрасного пола.
    Кроме того, из его рассказов получается, что увлекать  многих
женщин ему удавалось лишь  с  очень  большими  усилиями,  что  он
малоразборчив  и  не  содрогнется  ни  перед   каким   возрастом,
положением и приносимыми жертвами, что многих женщин он  подкупил
деньгами, подарками или благодеяниями, многих завоевал счастливым
случаем, многих других  взял  дерзкими  уловками  или  искусством
осады, а некоторых соблазнил  изощренно-точными  психологическими
уловками.
    Что  делает  его  прототипом  всех  соблазнителей?   Техника?
Страстность? Жеребчик в штанах (как сказал Барби  д'Орвиль)?  Был
ли он энциклопедистом  чувственной  любви?  Сексуальным  атлетом?
Были  ли  уловки  и  хитрости  его  техники   соблазнения   столь
неотразимы? Была ли это напряженность, с которой он  проводил,  а
потом и описывал свои реальные и мнимые соблазнения? Или  у  него
были  совершенно  новые  идеи  в  той  области,  где   неустанный
исследовательский дух человечества так плачевно пасует?
    В   одном   из   введений   к   воспоминаниям,   в   апологии
двенадцатитомной апологии, он объявляет, что писал мемуары не для
славы,  а  как  сатиру  на  самого  себя.  Несмотря  на  пылающую
чувственность, его нельзя назвать чувственным человеком, так  как
из-за чувственных  удовольствий  (которые,  тем  не  менее,  были
главным делом его жизни) он не забывал  свои  обязанности,  когда
они  у  него  были.  Он   был   неутомимым   любителем,   но   не
профессиональным любовником или соблазнителем.
    Он не так  экстравагантен,  как  Сафо  или  некоторые  друзья
Сократа. Его методы не столь ударны, как у маркиза  де  Сада.  Он
менее утончен, чем Шодерло де Лакло  в  романе  "Опасные  связи".
Несмотря на мгновенно  возникающие  и  быстро  высыхающие  слезы,
которые Казанова проливает в своих мемуарах  по  каждому  поводу,
состязаясь с литературными потоками слез своих подруг  и  друзей,
он менее чувствителен, чем Жан Жак Руссо.
    Вероятно  типичным  делает  его  как  раз  та   взволнованная
банальность, с которой он понимает и проводит любовь. Как упрямый
спортсмен, он настойчиво занимается, если  так  можно  выразится,
голым повторением одного и того же акта  с  постоянно  меняющимся
объектом.
    Это же и  делает  его  столь  современным:  всегда  нервозная
готовность, бурная капитуляция увлеченного  атлета  перед  каждой
развевающейся юбкой, гипербанальная идея-фикс человека во  многих
областях  способного,  который   немедленно   хочет   соединиться
физически с каждой очаровательной персоной женского пола.
    Казанова   обобщил   и   типизировал   себя   прежде    всего
литературными средствами.  Он  сильнейший  самопропагандист  всех
времен.
    Не в пример Дон Жуану, легендарному коллекционеру и  охотнику
за сексуальными скальпами, которым, похоже, двигал  тайный  страх
перед импотенцией, Казанова не мономан,  а  скорее  шутник.  Этот
морализующий аморалист был циником, который на  одном  и  том  же
вздохе хвастался как своим христианством, так и своим пороком.  В
понимании чести, нравственности и совести он применялся к  своему
тогдашнему окружению.
    Его философия  была  кокетливым  модным  предметом.  Гедонист
объявил себя стоиком. Будучи в юности анархистом, он позднее стал
вольным каменщиком, а масоны, как и энциклопедисты,  были  отцами
будущих  революций;  в  возрасте  он  стал   решительным   врагом
революции и Возрождения, однако тогда он жил среди аристократов и
писал для "хорошего общества".
    Наряду    с    возбуждающими,    всепоглощающими    любовными
приключениями, Казанова вел жизнь как полную деятельности, так  и
полную праздности; но  он  предавался  и  другим  времяпожирающим
страстям, он вообще  занимался  многочисленными  времяпожирающими
делами.  Он  был  более  деятельным,  более  живым,  чем   дюжина
обывателей. Он был  любителем  с  сотней  интересов,  дилетант  в
пятидесяти областях.
    В столетии, когда путешествия были длительными и  чрезвычайно
тягостными, он перемещался неустанно, как Вечный  Жид.  Одаренный
блестящей  памятью,  он  с  величайшей  легкостью  учился  всякой
всячине и следил за совершенно  различными  областями  литературы
своей эпохи, вел в течении многих лет  всевозраставшую  переписку
со многими знаменитыми и выдающимися современниками  и  писал  на
трех языках - итальянском, латинском и французском.
    Он перевел "Илиаду" Гомера  итальянскими  терцинами,  перевел
Вольтера  и  других  французских  авторов  итальянской  прозой  и
стихами.  Он  напечатал  за  свою  жизнь  две  дюжины   книг   на
французском и итальянском языках,  среди  которых  беллетристика,
исторические,  математические,  астрономические,   экономические,
философские трактаты, показывающие солидные знания и личный опыт.
Он издавал журнал, основал фабрику, заведовал лотерейным  бюро  и
устраивал лотереи в военной школе. Он  был  секретарем  адвоката,
секретарем кардинала, капитаном галеры, послом, библиотекарем. Он
ездил  по   поручениям   масонов   и   розенкрейцеров.   Он   был
дипломатическим агентом  короля  Португалии,  финансовым  агентом
короля Франции, он получил от короля Пруссии приглашение на место
воспитателя в кадетской школе. Он был шпионом многих правительств
и венецианской государственной инквизиции, заключенным которой он
тоже  побывал  однажды.  Он  был   профессиональным   игроком   и
ассистентом  профессиональных  шулеров,   директором   театра   и
журналистом, скрипачом, офицером, вечным создателем прожектов,  в
вечном поиске золота и сокровищ, лжецом, колдуном и шарлатаном.
    Литератор, всю жизнь терпевший неудачи, которому  приходилось
издавать свои книги либо по подписке, либо за  собственный  счет,
чьи пьесы ставились в Париже, Дрездене и  Генуе  без  какого-либо
заметного  успеха,  среди   многих   прочих   рукописей   оставил
ненапечатанными и свои воспоминания, а тридцать лет спустя  после
своей смерти  нашел  таки  из-за  них  славу.  Мемуары,  изданные
вначале на  французском  языке  одним  пропавшим  в  безвестности
итальянцем, изуродованные в переводе на немецкий  язык  и  вскоре
снова изуродованные в обратном переводе на  французский,  наконец
"очищенные"   переработкой   лейпцигского   издателя,   завоевали
гигантский массовый  успех  и  последующую  мировую  литературную
славу.
    Казанова написал двенадцать томов  мемуаров,  пылающих  огнем
юности и сладострастия, будучи при этом глубоким  стариком  между
65 и 73 годами, в замке Дукс, где с 60 лет он  был  библиотекарем
богемского графа Вальдштайна.
    Двадцать пять лет они оставались в безвестности, пока один из
племянников Казановы не предложил их издательству Брокгауз,  и  в
течении года они произвели фурор в Европе, как у обычной публики,
так и у поэтов, таких, как Людвиг Тик,  Генрих  Гейне,  Стендаль,
Мюссе и Сент-Бев, и немедленно были перепечатаны. Тем не менее во
многих  странах  с  тех  пор  они  всегда  печатались  только   в
выдержках, полный текст был недоступен для публикации, потому что
издательство Брокгауз, владелец оригинальных рукописей  и  первый
их издатель, не было удовлетворено предлагаемой ценой.
    Лишь самые яркие герои истории и легенды - Нерон и  Наполеон,
Фауст и Дон Жуан - получали такую поразительно широкую славу.
    Кто же стал так знаменит? Кто получил такую славу?
    Один человек в трех различных исторических эпохах - в  первой
половине своей жизни, в старости и после смерти  -  выполнил  три
различные задачи наилегчайшими средствами. Играючи (как и  любил)
он трижды достигал  своей  цели.  "Человек,  который  движет  сам
себя", в молодые годы он со  своим  сангвиническим  темпераментом
следовал каждому капризу от одного счастливого случая к другому и
любил со всей радостью сердца одну прелестную женщину за  другой,
а часто и двух женщин в одной постели.  Его  система  состояла  в
том, чтобы не иметь никакой системы. Его  причудой  была  попытка
продлить сладострастие.
    В старости юморист Казанова с помощью  пера  создал  из  себя
Казанову - юного ловца счастья,  тип  архисовратителя,  и,  кроме
того, наслаждался, что в воспоминаниях  о  своей  жизни  еще  раз
вернул себе все удовольствия и мысленно во второй  раз  соблазнил
всех своих девушек и женщин.
    Так, уже после смерти, он воссоздал себя - если может умерший
обладать творческой силой, - и получил от самого  фривольного  из
своих сочинений всемирную славу и  третье  существование.  Именно
прославлением своей индивидуальной жизни Казанова создал из  себя
классический тип: и разнузданной радостью от собственной персоны,
и неистощимыми рассказами. Безудержной откровенностью и безмерной
самовлюбленностью Казанова из  авантюрной  жизни  очаровательного
плута  создал  сюрреально   громадную   историю   о   неотразимом
соблазнителе. Так он стал легендой.
    Но Казанова жил на самом деле. И сам написал свои мемуары. Он
был  естественным  сыном  жизнерадостного  восемнадцатого   века,
венецианским бастардом и космополитом.
    Везде он любил и везде был любим. Его уста и  его  перо  были
переполнены всеми идеями и всеми предрассудками своего  века.  Он
вторгался всюду и не принадлежал никому, король паразитов, вечный
жених, вечно налегке.
    Новое   распределение   власти   и   богатства   в   обществе
восемнадцатого столетия потрясло все  господствующие  соглашения.
Век  Возрождения  кроме  яркого  света  создал  также   и   новые
предрассудки. Среди сыновей века появились  безмерные  оптимисты,
влюбленные в Землю и во  все  человечество;  они  хотели  на  все
посмотреть по-новому и все сделать заново: нового  бога  и  новую
логику, новую свободу и демократию, горы нового знания  и  нового
сознания, новые машины и  новые  шутки,  и,  кроме  политических,
социальных, религиозных, технических и интеллектуальных революций
совершить также революцию половой жизни, эротики, земной любви.
    Столетие весьма просто  сотворило  условия  для  нового  типа
личности, и наоборот дало новому человеку новый тип влечения. Как
Наполеон благодаря  революционному  массовому  ополчению  доказал
свой военный гений в качестве массового потребителя мужчин, так в
Казанове возник новый  эротический  гений,  массовый  потребитель
женщин. "Массы решают все."
    Фигура  соблазнителя  проявилась  в  классической   древности
божественно-юмористически: Юпитер в  похотливых  превращениях  от
быка до золотого дождя всегда комичен.
    Христианство     с     кровавой     серьезностью      сделало
архисоблазнителем Сатану; он проделывает это как со старыми так и
с молодыми ведьмами; в Вальпургиеву  ночь  в  качестве  массового
потребителя дьявол  превосходит  все  прижизненные  достижения  и
Казановы и Дон Жуана.
    Позднее образ соблазнителя стал более человечным. В  Провансе
он стал поэтом, трубадуром; в других  местах  -  демонизировался,
как Фауст -  немецкий  мистик,  или  как  Дон  Жуан  -  испанский
аристократ с бухгалтерским комплексом, презирающий женщин.
    Казанова    придал     соблазнению     божественно-языческий,
греховно-христианский, демонически-поэтичный  характер.  Небесные
мифы,  адский  грех,  земную  трагедию  любви  он   превратил   в
сексуальное приключение, в  эротическую  проделку,  в  сатиру,  в
страстную  игру  чувств.  Сладострастие  без  греха,  любовь  без
трагедии.
    "Настоящая юношеская проделка", - говорит он о  прекраснейшей
любовной истории, над которой хочет лишь смеяться,  и  приглашает
читателя  посмеяться  вместе  с  ним.  В  любви  один  обманывает
другого, говорит он. Но после того как он здесь и  там  обманывал
женщин, они отомстили ему: ведь он не прекращал любить их, а  они
больше не любили его никогда.
    Неустанный гедонист сделал из счастья карьеру. Он  пришел  из
ничего и хотел иметь все, всем наслаждаться и быть любимцем богов
и людей. Он так сильно прославлял свои успехи, как если бы сам  в
них сомневался. Он постоянно жаждал новых приключений,  знакомств
с новыми людьми и овладения новыми женщинами. У него всегда  было
лишь одно побуждение - духовное и  чувственное  удовольствие,  по
любой цене, без раскаянья или моральных сомнений.
    Самый светлый герой рококо, желающий лишь развлекать  себя  и
других,  не  оставлял  после  себя  груды  жертв,   как   древние
соблазнители, но напротив  -  радостных  счастливиц,  которым  он
богато отплатил равным наслаждением. Вместо  того,  чтобы  рушить
сердца и клятвы, красть  девственность  и  приданное,  обманывать
супругов и женихов и вводить в отчаянье целые семейства, он почти
всегда делал своих возлюбленных счастливыми, как мы слышим из его
собственных  уст  и  читаем  в  сохранившихся  и   опубликованных
подлинных письмах его подруг. Многие  женщины  продолжали  любить
его, хотя он давно их покинул. С ним  они  побывали  в  волшебной
стране счастья.
    Способный в один день со  свежим  пылом  влюбиться  сразу  во
многих, он всегда верил новому, верил что на этот  раз  он  будет
любить как никогда прежде, и  заражал  возлюбленную  трогательной
верой в чудо.
    Мот,  он дарил каждой новой подруге все свои силы  и  соки  со
всегда новым экстазом, расточал деньги не экономя,  а  чувства  и
слова без счета; поэтому среди всех плутов он самый красноречивый
и болтливый. Недаром из  человека,  соблазнившего  многих  женщин
лишь  искусством  разговора,  получился   эротический   писатель,
соблазняющий читателя искусством изображения и  возбуждающий  его
чувственность всего лишь словами.
    Старый  соблазнитель  видел  в  каждом   свежем   соблазнении
наслаждение для себя и для  своей  жертвы.  Когда  его  упрекают,
писал он, что он горячит фантазию  читателей  слишком  отчетливым
описанием любви, то именно этого он и хочет; читатель - его друг,
и он желает ему настоящего удовольствия.
    Казанова, кроме изнасилования и убийства, не  пренебрегал  ни
единым средством, чтобы овладеть женщиной,  и  ни  единым,  чтобы
снова покинуть то, чего  только  что  добился  при  помощи  сотни
уловок. Тонкий эгоист, знавший бесчисленные технические приемы  и
трюки, как добиться женщины, был, как он уверяет,  в  блаженстве,
когда делал ее счастливой.
    Его главным прекрасным и сильным  оружием  были  мотовство  и
счастье. Он растрачивал колоссально много и особенно свое  время.
Для поимки женщины необходим досуг. И ощущение  счастья,  которое
он возбуждал и разделял, было единственным в своем  роде.  Каждой
женщине льстило, что столь  малым  (если  так  можно  выразиться)
можно сделать мужчину  столь  бесконечно  счастливым.  Как  редко
любовь делает женщину  по-настоящему  счастливой.  Любовь  вообще
редко приносит счастье.
    Половина  его  жизни  с  небольшими  паузами  была   сплошным
наслаждением и он разделил его с сотней-двумя женщин.  Иногда  он
хотел жениться, но так и не пошел  на  это.  Многим  женщинам  он
устроил хорошую  партию  -  самозабвенный  сводник,  он  был  (на
собственный манер) таким же самозабвенным любовником, но в  итоге
жизни оказался обманутым обманщиком. Легендарный  герой  массовой
любви, любовник целого полка женщин, называл себя их жертвой,  la
dupe des femmes.
    Это дитя театра жило всегда как бы на сцене. Он всегда  хотел
быть первым героем.  Он  всегда  хотел  играть:  в  карты,  чужой
судьбой, собственным счастьем. Он  хотел  играть  сотни  ролей  и
выступать в сотнях масок. Но в каждой роли он представлял  одного
и того же пестрого Казанову в сверкающем глянце. Театром была его
жизнь, составившая из импровизированных актов комедию дель  арте,
которую он всю жизнь рассказывал и пересказывал со всеми  сочными
подробностями.  Когда  он  был  весел,  он   рассказывал,   чтобы
позабавить других; когда был в нужде - чтобы других растрогать. В
конце концов в старости он собрал все рассказы в мемуарах в стиле
шаловливой комедии  Бомарше  "Фигаро",  состязаясь  с  пикантными
историями Лесажа в "Жиль Бласе", чувственно светлых,  как  музыка
Россини, и полных двусмысленных  шуток  и  рискованных  ситуаций,
способных заполнить целую эротическую библиотеку.
    Его сценой были женские монастыри Венеции и  Авиньона,  гарем
Константинополя,  парижские  салоны,  лондонские  игорные   залы,
королевские замки Варшавы и Потсдама, парки императрицы Екатерины
Второй в Санкт-Петербурге, дом Вольтера в  Ферне,  бордели  Вены,
виллы банкиров в  Амстердаме,  оперные  балы  Кельна  и  Мадрида,
хижины крестьян в Италии и России, тюрьмы многих стран,  кабинеты
министров и лавки ростовщиков, жилища актрис и храмы, театральные
гардеробные и кофейни всей Европы.
    Действующие лица его мемуаров - это кишение всемирноизвестных
фигур и провинциальных глуповатых  масок  -  они  охватывают  все
классы  и  состояния,  это  короли  и  проститутки,  мошенники  и
герцогини, танцоры и монахини, папы и  шарлатаны.  Он  знал  весь
мир.
    Он любил в любом месте: в постели, в карете, на  лестнице,  в
бане, на природе. Он ухитрялся любить во всех  положениях:  стоя,
сидя, лежа, с одной  женщиной,  с  двумя,  двое  мужчин  с  одной
женщиной, с  мнимым  евнухом,  со  своей  племянницей,  со  своей
собственной дочерью, со старыми подругами, встреченными  тридцать
лет  спустя,  с  десятилетней,  с  семидесятилетней  (причем  ему
придавал  силы  вид  его  обнаженной   двадцатилетней   подруги),
одновременно   с   матерью   и   дочерью,   с   проститутками   и
девственницами, которых он же и лишал их девственности. Он  любил
со смехом,  он  любил  со  слезами,  он  любил  с  клятвами  и  с
фальшивыми  обещаниями,  с  искренними  обетами  и  с  правдивыми
словесными каскадами, на свету  и  в  темноте,  с  деньгами,  без
денег, для денег, а когда он не любил,  он  говорил  о  любви,  и
вспоминал о любви, и желал любви,  и  был  полон  любовью,  полон
единственной в своем роде и по-настоящему земной священной песнью
любви, звучным гимном всему женскому роду.
    Вокруг него роились влюбленные мужчины и влюбленные  женщины,
половина влюбленных  целого  столетия,  нагие  и  в  масках.  Все
восемнадцатое столетие резвилось в его мемуарах,  и  смеялось,  и
разговаривало, и едва ли в какой другой книге описание  было  так
живо,  так  четко,  так  близко  к  обонянию,  осязанию,   вкусу,
ощущению.
    Казанова всегда стоит на переднем плане, он главный  персонаж
и герой, полностью освещенный, и все  же  он,  его  жизнь  и  его
мемуары задают многочисленные загадки. Человек,  который  говорил
все что хотел,  и  делал  все  что  приносило  ему  удовольствие,
совершенно таинственен, как если бы было сто Казанов и каждый  из
них вел бы свою совершенно отдельную  жизнь,  особенно  с  каждой
новой возлюбленной. Его видишь в  гладком  зеркале  мемуаров  так
близко и отчетливо, как собственное  лицо.  Но  вдруг  он  делает
мгновенный пируэт, блестит его шпага, и новое, чужое лицо  глядит
на тебя, с насмешливыми  глазами  и  загадочной  улыбкой  вечного
соблазнителя.
    Всматриваешься пристальнее и на сцену  уже  выступает  другой
Казанова, игрок, который жулит проворными  пальцами,  или  ученый
педант, который чувствует  себя  как  дома  в  дюжине  наук,  или
шарлатан, который лечит больных и обманывает здоровых, или  друг,
которого помнят многие друзья по двадцать пять, по пятьдесят  лет
подряд, и среди них заслуженные, достойнейшие люди, или, наконец,
во  всем  прилежный  любовник,  который  однажды  в   присутствии
чудесно-очаровательной женщины (правда думая, что  это  евнух  по
имени  Беллино),  которую  он  впоследствии  соблазнит,  начинает
внезапный любовный акт  с  другой  женщиной,  весьма  решительной
гречанкой, на открытой палубе корабля, начав, как говориться,  на
прямых ногах, и  прервав  сразу  после  кульминации,  потому  что
капитан-турок,  хозяин  этой  греческой  рабыни,   преждевременно
вернулся.
    И  устно  и  с  пером  в  руках  Казанова  был   великолепным
рассказчиком. Он обладал завораживающим талантом  всех  настоящих
эпиков: видеть все так,  как  будто  он  видит  это  первым,  все
переживать, как будто он переживает это впервые.  Именно  поэтому
он шел на многие приключения: он нуждался  в  них  только  затем,
чтобы их пересказать.
    Шуточные истории о тайнах, об интригах, о запутанных любовных
приключениях и сюрпризах, о масках и шпионах Казанова нашел уже в
своей родной Венеции, в ее комедиях, в волшебных кулисах  которых
он вырос. Время обеда, вход в ворота, встреча в таверне, люди  на
улице и в театре - все вело  к  увлекательным  приключениям,  все
запутывалось загадочным и поразительным образом, все вело к любви
и в постель, к игорному дому и к дуэли, к маскараду и бегству,  и
к сожалению все ближе к  полиции,  к  заключению,  к  высылке,  а
иногда и к подножию виселицы.
    Люди, о которых мы слишком  много  знаем,  становятся  иногда
гораздо загадочнее,  чем  люди,  о  которых  мы  знаем  немногое.
Таинственный Казанова рассказал будто бы  "все",  не  стыдясь  ни
себя ни других. Однако, все в его рассказе сомнительно, даже там,
где он говорит правду, а ведь он почти всегда говорит именно  ее.
Ничто не звучит столь неправдоподобно, как чистая правда.
    Жизнь человека невозможно рассказать полностью и  точно,  так
как нельзя повторить ни протяженности этой жизни в пространстве и
во времени, ни климат и атмосферу бытия,  ни  все  подробности  и
ощущения. Сокращение ведет к фальши.
    Роман от этого не страдает: ведь именно выдумка - его главная
ценность.
    Биография же должна примириться с этим недостатком; она имеет
перед собой единичный, уникальный  характер;  вместо  исчезнувших
правдивых реальностей она может дать лишь правдоподобный образчик
человека.
    Для автобиографа время и его течение  это  опасные  подводные
камни. Что он должен выбрать?  Что  существенно?  Его  ежедневная
головная боль или парочка континентальных войн? Впрочем, ни  один
человек не может рассказать о себе всей правды и  очень  немногие
читатели смогли бы ее вынести. Для многих  читателей  Казанова  -
это истина, поданная как непристойность.
    Казанова - один из самых подробных и  нескромных  мемуаристов,
оправдывал неполноту мемуаров своей сдержанностью по сравнению  с
другими писателями и с их  интересами.  Ему  не  хватало  цинизма
мизантропа, поэтому  некоторые  истории  он  не  мог  рассказать.
Вдобавок, он разделял все предрассудки "хорошего общества".
    Хотя он был сыном бедного актера  и,  стало  быть,  выскочка,
десятикратно опускавшийся и  поднимавшийся  вновь,  он  стоял  на
стороне богатых людей и старого режима, хотя знал его всесторонне
и побывал  в  его  застенках.  Он  ненавидел  больших  демагогов,
революционеров и их великих предшественников, Вольтера  и  Руссо,
потому  что  рано  понял,  что  они  подведут  черту  под   всеми
удовольствиями  столетия,  под  всей  эпохой  шелковых  чулок   и
прекрасных манер, сверкающих клинков и веселых приключений.
    Вместо  бедности  он  побратался  с  наслаждением:  изменник,
спавший  с  комедиантками  всей  Европы,  игравший  и  пивший   с
маркизами и герцогами, предатель своего класса, но не Тартюф.  Он
обманывал всех: врагов и подруг, и главным образом своих  друзей,
но  так  же  часто  он  выставлял  на  всеобщее  обозрение   свои
недостатки,  как  свои  шелковые  штаны,  золоченую  табакерку  и
дукаты, которыми он звенел во всех карманах, свою всегда  готовую
шпагу, а он был готов еще с ранней молодости, и фальшивый  титул,
и поддельный орден.
    Кем же был подлинный Казанова?
    Он сам называл себя легкомысленным, но  храбрым  и  в  основе
своей  приличным  человеком.  Казанова  думал,  что  имеет  право
показать себя в неглиже, а иногда и совершенно нагим.
    Как мы должны  понимать  его?  Жадный  до  жизни  авантюрист,
посещавший пап и  королей,  победоносный  конкурент  Калиостро  и
графа Сен-Жермена?
    Скрытый  писатель   с   проблесками   гения,   сладострастный
автобиограф, сатирический самопародист и неумолимый  бытописатель
восемнадцатого  столетия,  энциклопедический   дилетант,   полный
остроумия, самый утонченный и самый бесстыдный рассказчик  своего
времени?
    Был он стократно обанкротившимся художником жизни  и  великим
сексуальным клоуном восемнадцатого века?
    Это постоянное театральное настроение, всегда сверхускоренный
темп  комедии,  целый  развлекающийся  мир,  изобилующее   жизнью
желание и всегда повторяемое сладострастие, которое само по  себе
так  сильно,  словно  оно  было  творцом  собственного  принципа,
огненный  дух  веселья,  стократный  юмор  и  далеко  раздающийся
дерзкий хохот, это козлоногое эхо восемнадцатого века -  есть  ли
все это творение одного старого подагрика,  который  был  лишь  в
состоянии писать  мемуары  в  богемской  деревне  и  романтически
украшать карьеру плута?
    А вдруг содержание этих похотливых  мемуаров  на  самом  деле
только сексуальные мечтания импотентного хвастающего старика?  Не
мог ли импотентный поэт-комедиант  из  голубого  воздуха  создать
сверхпотентную кривляющуюся  фигуру,  всеми  страстями  пылающего
балагура и паразита любви?
    Или  приапические  мемуары   являются   волшебным   отблеском
необузданного  и  радостного  бытия  некоего  в  высшей   степени
подозрительного,   глубоко   аморального,   опьяненного    жизнью
эротического гения?

* КНИГА ПЕРВАЯ. Молодой Казанова *

     Глава первая. Два отца и мать



                                    "Я был рожден для дружбы"
                                     Жан Жак Руссо, "Исповедь"

    Джакомо Казанова родился 2 апреля 1725 года  в  Венеции.  Для
сына счастья то был верный час и  верное  место,  чтобы  провести
жизнь полную любви и наслаждения.
    Но счастье не было ему подарено. Этот человек из  народа  был
богат на слова и беден счастьем! Если бы он  стократно  не  помог
сам  себе  и  не  поправил  бы  счастье  удачей,   то   стал   бы
несчастнейшим из людей и погиб вместе с отбросами своего времени.
    Он был дитя любви и нелюбимым ребенком. У него было два отца,
один бедный и законный, а другой незаконный и богатый; ни один о
нем не заботился. У него  была  юная  прелестная  мать,  делавшая
карьеру на сценах и в постелях, от Лондона до Дрездена, но  этого
ребенка она отдала чужим людям, как только ему исполнился год;  с
того времени он более никогда не жил с нею вместе.  У  него  было
пять братьев и сестер, а он рос как сирота.
    Его детство было отвратительным. До девятого  года  жизни  он
болел. Думали, что он вскоре умрет, и не больше  не  обращали  на
него внимания.
    Нищета продолжалась всю юность. Если вдуматься, у  него  была
ужасная жизнь, какую едва бы вынес другой.
    Однако в воспоминаниях этот  человек  смеется  день  и  ночь,
бродит по миру, играет, любит и ведет прекрасную жизнь,  принимая
восхищение тысяч мужчин и любовь тысяч женщин.
    Счастье и несчастье - и то, и другое правда.
    Джакомо был дитя театра, - и мать, и оба отца  вышли  оттуда.
Джованна,  которую  в  семье  звали  Дзанетта,  а  в  театре   ла
Буранелла, девушка из  Бурано,  была  дочерью  сапожника  Фарузи.
Она поспешно  вышла  за  актера  Гаэтано  Казанову,  который  жил
напротив и похитил ее пятнадцатилетней.  Они  обвенчались  против
воли родителей у патриарха Венеции (27 февраля  1724  года).  Она
изменила ему с директором своего театра, нобилем Микеле  Гримани,
и принесла ребенка. Это случилось через тринадцать месяцев  после
свадьбы.
    За день до рождения Джакомо у его матери  возникло  страстное
желание креветок. Джакомо любил всю жизнь - креветок, а не мать.
    Год спустя Дзанетта отдала своего сына Джакомо Джеронимо (так
он был окрещен) своей матери Марсии и уехала с  мужем  в  Лондон.
Обоими ногами прыгнула Дзанетта в Лондоне  на  сцену  и  упала  в
постель принца Уэльского, ставшего потом в Англии королем Георгом
II. Говорили, что второй сын Дзанетты,  Франческо,  которого  она
родила в Лондоне в девятнадцать лет, был от него. Франческо  стал
известным художником-баталистом,  членом  Парижской  Академии,  и
много раз зарабатывал и проматывал миллионы.
    Дед  Казановы,  уважаемый  сапожник  Фарузи,  который  считал
профессию  комедианта  бесчестной,  умер  как  жертва  уязвленной
профессиональной  чести:  от   разрыва   сердца   после   свадьбы
единственной дочери с комедиантом. Вдове Марсии комедиант Гаэтано
Казанова торжественно поклялся, что никогда не станет склонять ее
единственную дочь Дзанетту к театральной игре, и сразу же взял ее
в театр, как прежде в постель  -  подходящий  отец  для  будущего
соблазнителя.
    Он происходил из Пармы.  В  1715  году  с  девятнадцатилетней
субреткой он убежал в Венецию. Ее звали Фраголетта, "Земляничка",
из-за родинки на груди. Она его оставила,  он  стал  танцором,  а
пять лет спустя в Венеции комедиантом - без  успеха.  В  1723  он
играл в театре Сан-Самуэле. Лишь после  свадьбы  на  соблазненной
дочери сапожника он внезапно стал вхож в  лучшие  дома  и  сделал
своей жене шесть детей  за  десять  лет.  Как  многие  рогоносцы,
Гаэтано стал снобом.
    Из Лондона он привез юную жену назад  в  Венецию  и  Дзанетта
играла в театре Сан-Самуэле, где ее муж был актером,  а  ее  друг
Гримани директором. Для своих третьего  и  четвертого  сыновей  в
качестве крестных отцов она нашла патрициев.  (Джамбаттиста  стал
директором академии в  Дрездене,  Дзанетто,  бездельник,  окончил
чтецом канцелярии в Риме. Одна дочь умерла в четыре года от оспы,
другая танцевала в Дрездене в балете и вышла замуж за придворного
учителя музыки Августа.)
    В  тридцать  шесть  лет  бедный  комедиант  Гаэтано  Казанова
заболел гнойным воспалением среднего уха, врач прописал  капли  и
противосудорожные  средства.  Тогда  комедиант  предусмотрительно
собрал у своего ложа пять  сыновей,  молодую  беременную  жену  и
знатных братьев Гримани (Микеле, Дзуане, Алвизе). Прежде всего он
попросил трех братьев оставаться  друзьями  его  жены.  Потом  он
обратился к  прелестной  жене,  истекавшей  слезами,  и  попросил
торжественно поклясться, что никого из детей  она  не  потащит  в
театр, где он испытывал лишь пагубные страсти.
    Дзанетта  поклялась.  Владельцы  театра   Сан-Самуэле,   трое
братьев Гримани (Микеле, Дзуане,  Алвизе),  торжественно  подняли
руки как свидетели клятвы. Два дня спустя бедный Гаэтано умер  от
судорог (18 декабря 1723).
    Джакомо Казанова описал в воспоминаниях сцену клятвы и смерть
отца с остроумием и  без  малейшего  сочувствия.  Что  он  обязан
Гаэтано Казанове лишь именем, а жизнью Микеле  Гримани,  Казанова
упомянул не в мемуарах,  а  в  памфлете,  который  опубликовал  в
Венеции в 57 лет. "Нет Женщин - Нет Любви, или Очищение  Авгиевых
Конюшен". В  главе  "Нарушитель  супружеской  верности"  Казанова
обвиняет свою мать в связи с Микеле Гримани,  а  жену  Гримани  в
связи с двоюродным братом Гримани, и пишет с курьезным  триумфом:
"Итак, каждый из нас был бастардом".  Сообразно  с  этим  Джакомо
Казанова был отпрыском  знатного  нобиля  Гримани  и  должен  был
наследовать его имя и деньги. Он не наследовал ничего.
    О своем отце,  Гаэтано  Казанове,  Джакомо  говорит,  что  он
гораздо больше выделялся своими нравами, чем  талантами,  обладал
техническими знаниями, чтобы делать оптические игрушки, и оставил
после себя родовое древо знаменитого семейства Казанова.
    Вместо Дзанетты,  которая  шла  из  театра  к  кавалерам,  от
кавалеров на роды, и снова в театр и опять к кавалерам,  о  детях
заботилась бабушка Марсия, вдова сапожника.
    Джакомо, болезненный ребенок без сил  и  аппетита,  "выглядел
идиотом". Он всегда держал рот открытым, вероятно,  у  него  были
полипы в носу.
    Кровотечение из  носа  составляет  его  первое  воспоминание,
"начало апреля 1733", ему восемь лет и четыре месяца, он стоит  в
углу комнаты, прислонившись к стене, держит голову обеими  руками
и пристально смотрит на кровь, капающую из носа.
    Бабушка повезла его в  гондоле  на  остров  Мурано  в  жилище
ведьмы с черной кошкой на руках и пятью  кошками  вокруг.  Ведьма
уговорила ребенка не бояться и заперла его в сундук. Там  Джакомо
слышал  смех,  плач,  пение,  кошачье  мяуканье.   Потом   ведьма
освободила ребенка, раздела и положила на постель, сожгла корешки
и, снова одев  с  заклинаниями,  дала  пять  сахарных  облаток  и
приказала под страхом смерти молчать обо всем, обещав ему  ночное
посещение феи.
    Ночью из камина пришла фея в пышной  юбке  и  в  короне.  Она
долго декламировала, как все феи Казановы, поцеловала его в лоб и
исчезла. Казанова вскоре забыл бы ее, если бы бабушка под страхом
смерти не приказала ему молчать. Не было людей, с которыми  можно
было поговорить. Болезнь  сделала  его  печальным.  Никто,  кроме
бабушки, не занимался им. "И родители не говорили мне ни  слова."
Старый Казанова, описывая колдовское лечение, думает не о ведьме,
а о ее психологическом успехе.
    Проснулась ли его память так  поздно  из-за  полипов?  Или  у
Казановы ее вытеснили тяжелое детство и равнодушие  родителей?  О
семье он сообщает только  злобные  или  гротескные  анекдоты,  но
нежно бережет бабушку, чьим любимцем он был.  Показывая  развитие
своего характера, Казанова говорит о проделке, которую он устроил
отцу и брату Франческо "через три месяца после поездки на  остров
Мурано  и  шесть  недель  до  смерти  отца",  как  пишет   он   с
предательской точностью.
    Отцу для  его  оптических  игрушек  нужен  был  отшлифованный
кристалл. Восьмилетний Джакомо и шестилетний Франческо наблюдали.
Когда отец встал, Джакомо схватил кристалл, глянул сквозь него  и
пораженно  увидел  многократное  преломление  мира.  Он   захотел
владеть этим чудом и сунул его в карман. Отец спросил, куда делся
кристалл. Дети отрицали, отец грозил.  Джакомо  притворился,  что
ищет кристалл во всех углах, а сам сунул его в карман  брату.  Он
сразу же пожалел  об  этом.  Отец  нашел  кристалл  в  кармане  у
Франческо и  ударил  невиновного.  Через  год  Джакомо  обо  всем
рассказал Франческо, но тот не простил ему и "не  упускал  случая
отомстить".
    Это  единственное  воспоминание  Казановы  об  отце,  который
считал его идиотом, и которого Казанова обманул  играючи,  как  и
брата Франческо, хоть и младшего по возрасту, но всегда игравшего
роль  "старшего  брата".   Именно   Франческо   был   "знаменитым
Казановой" во все время жизни братьев.
    У таких юмористов, как Казанова, запутанные мотивы  чувств  и
поступков. Стал бы он  холостяком,  не  будь  мрачного  семейного
опыта?
Глава вторая. Голод и любовь



                                    Каждого периода жизни
                                человек достигает неопытным.
                                                Шамфор

    В девять лет Джакомо впервые выехал в большой мир.  Казалось,
это его последнее путешествие.
    В  десять  вечера  сели  на  суденышко   для   восьмичасового
путешествия в речной карете, ведомой по берегу лошадью -  ребенок
с   оливково-зеленым   лицом,   веселая   вдова   Дзанетта,   уже
двадцатипятилетняя, и оба  ее  кавалера:  аббат  Алвизе  Гримани,
опекун ее шести детей  и  скупец  уже  в  тридцать  два  года,  и
сорокалетний Джорджо Баффо, нобиль и автор двусмысленных  стихов,
впервые опубликованных посмертно в четырех томах.
    Венецианские врачи предсказывали, что Джакомо истечет кровью.
Баффо "спас жизнь Казановы":  врач  из  Падуи,  с  которым  Баффо
письменно проконсультировался, посоветовал смену воздуха. Гримани
разыскал в Падуе дешевый пансион.
    Мать и сын спали в одной, кавалеры в другой каюте.  Под  утро
Дзанетта открыла окно.  Джакомо  со  своей  нижней  койки  увидел
деревья, марширующие вдали по берегу, как зеленые солдаты.
    "Деревья ходят?", спросил он, как только появились  кавалеры.
"Это мы плывем", ответила Дзанетта, вздыхая.
    Тогда Джакомо открыл гелиоцентрическую систему мира:  "Значит
солнце тоже стоит, а мы движемся с запада на восток."
    "Идиотик!", закричали актриса и аббат. Однако  Баффо  сказал:
"Правильно, Джакомо! Вращается земля, а не солнце.  Всегда  думай
логично и заставишь людей смеяться!"
    "Какая глупость!",  объявила  Дзанетта.  Тогда  Баффо  сделал
целый доклад о Копернике.
    Через  шестьдесят  лет  Казанова  написал,  что  его   первым
настоящим удовольствием в жизни было то, что  "идиотик"  оказался
правым перед матерью и опекуном. Без Баффо он стал  бы  трусливым
конформистом. Баффо помог ему  найти  наслаждение  в  собственном
разуме.  Оно  развлекало  его  в  одинокие   часы.   Оказывается,
пресловутый соблазнитель Казанова был интеллектуалом. Он  был  им
даже в объятиях любви.
    Джорджо Баффо, о котором  говорили:  "Он  высказывается,  как
девственница, а думает, как  сатир",  -  был  последним  в  семье
патрициев. Человек некрасивый и в жизни  чрезвычайно  застенчивый
в своих скабрезных стихах  был  безудержно  дерзким.  Это  первый
поэт, которого Казанова видел  и  слышал  въявь,  он  был  первым
покровителем Казановы, он первым распознал в ребенке следы  духа.
И вероятно именно с  него  взял  Казанова  свои  представления  о
поэтах  и  кавалерах:  чувственный   поэт   стал   образцом   для
чувственного автобиографа.
    Актриса, аббат и двусмысленный  поэт  быстро  сдали  больного
ребенка в дом одной хорватки, которая  выглядела  как  переодетый
солдат.  За  шесть  месяцев  отсчитали  шесть  цехинов.  Напрасно
старуха ворчала, что этого слишком мало за  еду,  жилье  и  уход.
Второпях они приказали ребенку слушаться и исчезли.
    "Так  они  избавились  от  меня",   пишет   Казанова,   через
шестьдесят лет все еще полон горечи.
    Хорватка показала ему каморку под  крышей,  где  стояло  пять
кроватей в ряд: для него, еще троих детей и служанки.
    На обед давали  водянистый  суп  и  треску,  вечером  доедали
остатки супа. В общей миске дети торопливо шарили  ложками,  пили
из одной кружки. Ночью их кусали общие вши, клопы и  блохи.  Даже
крысы бегали. Когда утром Джакомо попросил  свежую  рубашку,  его
высмеяли и дети и служанка. Они были привычны к нищете.
    Во второй половине дня его повели к доктору  Гоцци,  молодому
священнику, которому хорватка ежемесячно платила сорок сольди  за
уроки, двенадцатую часть ее цехина. Доктор Гоцци посадил  Джакомо
за свой стол. Уже через месяц ребенок перешел в класс грамматики.
Новая  жизнь,  голод  и  воздух  Падуи  вылечили  его.  Ночью  из
коптильни хорватки он крал копченую селедку и колбасу, пил яйца в
курятнике. Он тащил все и в  кухне  Гоцци.  Он  стал  тощим,  как
селедка.
    Через четыре или  пять  месяцев  он  был  первым  учеником  и
исправлял работы тридцати одноклассников. От голода продажный, он
получал от нерадивых учеников жареных рябчиков и цыплят, он  брал
даже деньги и шантажировал хороших учеников, пока не  был  выдан,
разоблачен и отстранен.
    По совету Гоцци он написал бабушке что умирает от голода,  но
может за два  цехина  в  месяц  перейти  в  дом  своего  учителя.
Бабушка, которая писать не умела, приехала посмотреть на  доктора
Гоцци. Это был красивый священник двадцати шести лет,  круглый  и
почтительный. Она оплатила пансион за год и купила Джакомо  наряд
аббата и парик, так как  из-за  вшей  его  остригли  наголо.  Как
обещал доктор Гоцци, Джакомо будет спать  вместе  с  ним  на  его
широкой  постели,  "и  за  это  благодеяние  я  был   ему   очень
благодарен".
    Доктор Гоцци, говорит Казанова, был лицемер, хотя в  семейном
кругу становился веселым, любил кружечку пива и хорошую постель.
    Мать Гоцци была бранливая  крестьянка,  восхищавшаяся  сыном,
отец - сапожником, говорившим  только  по  праздникам,  когда  он
заполночь возвращался из кабака и пел песни на стихи Тассо.
    Сестра Гоцци, Беттина, тринадцати лет, красивая, "une  riense
de  premier  ordre"  (насмешница   первого   сорта)   и   заядлая
читательница романов, сразу же понравилась маленькому Джакомо, "я
не понимал почему". Она бросила, говорит Казанова, в  его  сердце
первые искры той страсти, которая впоследствии им завладела.
    В следующие два года Казанова выучил  все,  что  знал  Гоцци:
логику Аристотеля, небесную систему Птолемея,  латынь  и  немного
греческий, он читал классиков и играл на скрипке. Кроме того,  он
выучил нечто, чего не знал доктор Гоцци. Днем и  ночью  он  читал
все напечатанное и среди прочего латинскую порнографию, например,
Мурсия.
    Своему учителю Казанова  выносит  тяжелый  приговор.  "Доктор
Гоцци  не  был   философом."   Фигура   философа   была   идеалом
восемнадцатого века и Казановы. Век понимал под этим скептическую
оппозицию аристократии мантии и  короны.  Казанова  же  под  этим
понимал людей, похожих на себя, бонвиванов с широкими  познаниями
и смелостью в суждениях.
    Доктор Гоцци осуждал все суждения, в которых  был  так  силен
Казанова. Они рождали сомнение, мрачнейший грех  после  плотского
греха. Молодой священник, не расположенный к  женщинам,  настроил
против Казановы других своих учеников.
    Дзанетта невольно содействовала первой любви  Джакомо  и  его
литературному честолюбию. Она выступала на античной арене  Вероны
в комедии с музыкой "La Pupilla" ("Опекаемая"),  которую  написал
ее земляк Карло Гольдони специально для нее и ее нового директора
Имера,  побуждаемый  комической   связью   директора   со   своей
субреткой. Старый Гольдони  писал  в  автобиографии  изданной  на
французском языке в Париже: "Дзанетта Казанова была прелестной  и
очень ловкой вдовой. Не умея прочесть ни единой  ноты,  она  пела
очаровательно и нравилась!" Ее гравированный портрет  появился  в
венецианском издании трудов Гольдони: крупная женщина  с  острыми
чертами лица, хорошей фигурой и прекрасной осанкой.
    Перед турне в  Санкт-Петербург  она  позвала  Джакомо  и  его
учителя на два дня в Венецию, где снимала дом с большим залом,  в
котором принимала своих кавалеров и грабила их за игорным столом.
Там ребенок  Джакомо  увидел  жизнь,  которую  вел  впоследствии:
игорные страсти и радости, легкомыслие и сладострастие;  и  людей
своей жизни: театральных дам и литераторов, кавалеров и аббатов.
    Доктор  Гоцци  опускал  глаза  долу  перед  открытой   грудью
Дзанетты. Аббат Гримани и поэт Баффо делали  ему  комплименты  за
отличное здоровье и разум его ученика. Дзанетта  бранила  светлый
парик Джакомо, который не подходил к его черным глазам и бровям и
к оливковой коже. К всеобщему хохоту Гоцци пробормотал,  что  его
сестре было бы легко следить за ребенком.
    "Она замужем?", спросила Дзанетта, и Джакомо громко  крикнул,
что  Беттина  самая  красивая   девушка   квартала   и   ей   уже
четырнадцать лет. Дзанетта  обещала  подарок  Беттине,  если  она
согласиться причесывать Джакомо. Тем она сделала детей ближе друг
к другу.
    За столом литератор-англичанин обратился к доктору  Гоцци  на
латыни.  Ко  всеобщему  веселью  доктор  Гоцци  ответил,  что  не
понимает по-английски.  Джакомо  вмешался.  Смеющийся  англичанин
процитировал латинский дистих с вопросом из грамматики:  в  каком
случае латинские вокабулы для  мужских  родовых  частиц  являются
женскими, а для женских  -  мужскими.  Джакомо  с  места  ответил
латинским пентаметром, что раб носит имя  хозяина.  Дзанетта  все
точно перевела. Громкие аплодисменты сделали ее сына  счастливым.
Англичанин подарил ученику свои часы, Дзанетта  учителю  -  свои.
Она также разбудила в Джакомо литературное честолюбие. Так  пишет
он в своих воспоминаниях. Восхваленный и одаренный  за  латинскую
непристойность,  он  расточал   еще   много   непристойностей   и
разбрасывал латинские цитаты всю свою жизнь, но за  это  ему  уже
часов не дарили.
    В Падуе он передал  Беттине  подарки  Дзанетты:  пять  локтей
черного  шелка  и  дюжину  пар  перчаток.  С  тех   пор   Беттина
причесывала его каждый день. Через шесть  месяцев  он  больше  не
нуждался в парике. Ему было уже двенадцать лет, он быстро вырос и
рано созрел.
    Во время причесывания он полулежал в постели. Она умывала ему
лицо, шею и грудь и ласкала его со всей невинностью детства.  Это
волновало, но она была на три года старше - слишком много по  его
мнению, чтобы его полюбить.
    Смеясь садилась она на постель. "Ты опять  подрос",  говорила
она,  и  щекотала  и   целовала   его,   и   смеялась   над   его
застенчивостью. Тогда он стал отвечать на ее  поцелуи.  Но  когда
его желания росли, он в смущении отворачивался. Почему оно  могла
делать с ним все так спокойно, а ему было  так  тревожно?  Каждый
раз он  пытался  заставить  себя  пойти  дальше,  но  не  хватало
решимости.
    Когда Гоцци взял в дом трех других пансионеров  и  среди  них
пятнадцатилетнего крестьянского невежу по имени Кордиани, который
быстро подружился с Беттиной, Джакомо  почувствовал,  что  в  нем
растет  благородное  презрение  к  Беттине.  Однажды   утром   он
уклонился от ее ласк. "Ты ревнуешь к Кордиани",  сказала  она  со
смехом.
    Как-то она захотела примерить ему пару белых  чулок,  которые
для него связала,  но  вначале  вымыть  ему  ноги.  Она  села  на
постель, намылила его ноги, но простерла свои  прекрасные  усилия
немного дальше чем следует,  что  вызвало  в  нем  сладострастное
чувство, которого еще никогда не было, потому что она  не  делала
этого раньше.
    Он почувствовал себя виноватым и сокрушенно  попросил  у  нее
прощения. Такого она не ожидала.  Она  мягко  сказала,  что  сама
виновата и больше не будет так делать.
    Тогда   Джакомо   отчетливо   понял,   что   нарушил   законы
гостеприимства и  обманул  доверие  семьи;  только  женитьбой  он
сможет искупить свое преступление, конечно если  Беттина  захочет
взять в мужья такого развратника.
    Таким невинным был когда-то Казанова.
    Беттина его больше не навещала, и он догадался, что она любит
его, и написал ей, чтобы смягчить муки ее совести  и  воодушевить
ее любовь. Но она не пришла.
    Однажды, когда сапожник и его ученый сын уехали в  деревню  к
умирающему двоюродному брату,  Джакомо  попросил,  чтобы  Беттина
навестила его ночью, он оставит  дверь  открытой.  Напряженно  он
ждал ее в темноте. Снег бился в окно. За час  до  рассвета  он  в
носках спустился по лестнице. Вдруг ее  дверь  открылась.  Оттуда
выскочил Кордиани и так ударил его в живот, что Джакомо согнувшись
упал на снег через распахнувшуюся входную  дверь.  Когда  Джакомо
снова подбежал к двери Беттины, та была заперта. Залаяла  собака.
Джакомо побежал в свою комнату и  униженный  лег  в  постель.  Он
хотел отравить Кордиани или Беттину, или донести на них ее брату.
Но мать Беттины вдруг закричала, что ее дочь при смерти.
    У   постели   Беттины   Джакомо   нашел   всех    домочадцев.
Полуобнаженная, она била руками и ногами. Наконец пришли  врач  и
акушерка. Они констатировали судороги.
    В сумочке Беттины, которую он бесцеремонно  обыскал,  Джакомо
нашел записку Кордиани, что он как обычно придет  ночью.  Джакомо
понял, что его предают.
    Мать Гоцци думала, что Беттину заколдовала  старуха-служанка.
Доктор Гоцци надел облачение и перед  постелью  Беттины  заклинал
дьявола. Врач повторил, что у  Беттины  судороги,  и  недовольный
ушел. Вдруг  Беттина  стала  произносить  латинские  и  греческие
слова. Тут все поняли, что она в самом деле одержима бесом.  Мать
привела  старого  уродливого  капуцина,  который  был  знаменитым
экзорцистом. Но Беттина лишь издевалась над ним. На  другой  день
пришел второй заклинатель  дьявола,  тридцатилетний  доминиканец,
красивый, как Аполлон, но  печальный.  Про  патера  Манция  ходил
слух, что он обуздывает каждую одержимую женщину.
    Он   побрызгал   на   нее   святой   водой.    Она,    увидев
красавца-мужчину, зажмурилась в ожидании. Патер надел  ритуальное
облачение  и  столу,  положил  святую  реликвию  на  нагую  грудь
Беттины,  призвал  присутствующих  преклонить  колени  и  полчаса
молился. Затем он  попросил  оставить  его  наедине  с  одержимой
девушкой. Дверь оставалась приоткрытой. Но кто  отважился  бы  их
потревожить? Три часа подряд царила глубокая тишина.
    В полдень монах созвал  семейство.  Беттина  лежала  тихая  и
чуть-чуть утомленная. Заклинатель дьявола сказал, что он надеется
на лучшее.
    В воскресный полдень  все  семейство  ушло  в  церковь.  Лишь
Джакомо, поранивший ногу, остался лежать в постели.  Вдруг  вошла
Беттина, села не постель и спросила, не сердится ли он на нее. Он
вернул ей взятую когда-то предательскую записку Кордиани и обещал
хранить ее тайну. И тут Джакомо разразился очень  длинной  речью,
что он не любит ее больше, и что если  она  соблазнила  Кордиани,
как  и  его,  то  по  меньшей  мере  не  должна  делать  Кордиани
несчастным.
    Беттина возразила, что это  Джакомо  ее  соблазнил,  что  она
ненавидит Кордиани, который с чердака просверлил дыру  в  потолке
Казановы,  все  подсмотрел  и  грозил,  что  расскажет  брату   и
родителям, если она не проделает с ним то, что делала с  Джакомо.
Поэтому  она  не  могла  больше  приходить  к  Джакомо,  и  чтобы
задержать Кордиани должна была раз в неделю ночью говорить с  ним
через дверь. В ту роковую ночь Кордиани все время  уговаривал  ее
сбежать с ним в Феррару к его дяде и там пожениться. Если бы  она
отдалась Кордиани, то он через час ушел  бы  удовлетворенный,  но
лучше ей умереть, сказала она, и начала плакать.
    Джакомо  был  растроган,  но  не  убежден.  Беттина  печально
взглянула на него и сказала, плача: "Ах, я бедная и  несчастная!"
После обеда  служанка  сообщила,  что  у  Беттины  лихорадка,  ее
постель перенесли в кухню. Джакомо расценил это  как  новую  злую
шутку. Но на четвертый день у Беттины  выступили  оспины.  Только
Джакомо, у которого уже была оспа, осмелился остаться с ней. Хотя
болезнь ее сильно обезобразила, он перенес свой  стул  и  стол  к
постели Беттины. На  девятый  день  она  получила  причастие,  на
двенадцатый ожидали ее смерти. Никто не ухаживал  за  ней,  кроме
Джакомо. Она лежала в поту и грязи - никто  не  осмеливался  мыть
ее. Она выглядела ужасно, но вызывала у него чистую нежность.  Он
любил ее как никогда. "Сердце человека  -  это  бездна",  говорит
Казанова.
    До пасхи она не могла встать с постели. С той поры три оспины
остались на ее лице. Она выздоровела. Они любили друг  друга,  но
оставались в границах. Потом он очень сожалел об этом; она  вышла
замуж за сапожника, который растратил ее приданное и бил ее, пока
брат не забрал ее обратно.
    Когда в 51 или в 52 года  Казанова  разыскал  своего  старого
учителя, он нашел Беттину смертельно  больной  старухой,  которая
умерла через двадцать четыре часа после его появления.
    Она была первой в галерее его возлюбленных. Он прожил  с  ней
дольше, чем с какой-либо женщиной позднее, хотя и "не  сорвал  ее
цветка" - как он (или его издатель) написал на поэтическом  языке
старомодных развратников.
    Казанова пишет, что Беттина представлялась ему чудесной,  как
героини романов. Из романов  она  заимствовала  свою  психологию,
говорит  он,  и  советует  читать  хорошие  романы.  Это  сложное
любовное приключение ранней молодости,  пишет  он,  было  хорошей
школой для него, однако всю жизнь женщины водили его  за  нос,  и
даже ближе к 60 он хотел жениться в Вене на легкомысленной особе.
Казанова подробно изображает истерию Беттины и даже  называет  ее
помешанной на мужчинах. Она  наполовину  совратила  его  и  плохо
кончила.
    На пасху 1737 Дзанетта  возвратилась  из  Санкт-Петербурга  в
сопровождении знаменитого арлекина. В Падуе она пригласила сына и
его учителя на ужин в гостиницу и подарила Беттине рысью шкуру, а
Гоцци - шубу.
    Через шесть месяцев  она  снова  вызвала  сына  и  учителя  в
Венецию перед отъездом в Дрезден в придворный театр и, конечно, в
объятия Августа  III,  тогдашнего  курфюрста  Саксонии  и  короля
Польши,  большого  любителя  комедии  и   комедианток.   Контракт
Дзанетты в театре был пожизненным. Сыну  Дзанетто,  которого  она
взяла с собой, было восемь лет и он горько плакал  при  прощании,
тогда как его брат Джакомо равнодушно  расстался  с  Дзанеттой  и
Дзанетто.
    После прощания с матерью Казанова возвратился в Падую. Вскоре
он поступил в университет, где завел дружбу с  известными,  а  мы
скажем - дурнейшими, студентами: игроками,  пьяницами,  кутилами,
драчунами и развратниками. В таком обществе он научился держаться
свободно. Вскоре он начал играть  и  делать  долги.  Его  опыт  с
Беттиной предостерег его от дурных женщин. Чтобы уплатить  долги,
он заложил и продал все что имел, и  написал  бабушке  просьбу  о
новых деньгах. Легкая на подъем, она приехала  и  забрала  его  в
Венецию.
    Доктор Гоцци на прощание  "весь  в  слезах"  подарил  ученику
реликвию, которая Джакомо "и  в  самом  деле  спасала  в  большой
нужде, когда он относил ее в  ломбард  -  она  была  оправлена  в
золото".
    Впрочем, в университете ему  пришлось  много  выучить,  много
прочесть, много увидеть. Наряду с чужими городами и женщинами  он
везде и всегда изучал старые и новые книги,  и  любил  их,  и  со
своей замечательной памятью из каждой что-нибудь да  помнил.  Его
жажда знания и истины всегда была так велика, как и его голод  по
жареной и по нарумяненной плоти. Уже в молодые годы он был ученым,
свободно цитировал классиков,  знал  Горация  наизусть  и  всегда
выглядел сведущим.
Глава третья. Господин аббат



                                    O utinam Possem Veneris
                                    languecare motu dum moriar
                                                        Ovid.

    В пятнадцать лет Казанова увидел родной город Венецию  словно
впервые. Тысячелетняя патрицианская республика жила в  зеркальном
свете ушедшего  величия.  Еще  дож  надевал  тиару  на  голову  и
торжественно брал в жены море. Но море уже слушало новых господ и
торговля Венеции угасала.
    На каждом углу стояла церковь, но прихожане приходили с  игры
и шли на разврат. Более четырехсот мостов  было  простерто  через
сто пятьдесят каналов. Город на сотне островков посреди лагуны  в
четырех километрах от материка был  кипучим  предместьем  Европы.
Шулеры  в  масках  встречались  здесь  с   настоящими   королями.
Художники и матросы были замечательно живописны. На всех улицах и
во всех театрах играли импровизированные  комедии.  Не  только  в
ложах играли в азартные игры, но и в салонах, казино  и  кофейных
домиках. Весь мир казался влюбленным.
    С фальшивыми окнами, с бесчисленными причалами и гондолами, с
никуда  не  ведущими  переулками,  с  неожиданно   открывающимися
кулисами,  с  беззвучно  закрывающимися  потайными  дверцами,   с
тысячами балконов  и  сотнями  тайных  ходов  Венеция  была  раем
авантюристов и влюбленных. Каждые  полгода  устраивали  карнавал.
Sior maschera (господин в маске)- звали  дожа,  sior  maschera  -
гондольера.
    От  церковного  алтаря  на  площадь  Риальто,  от  святыни  к
проституткам, с запада на восток, с маскарада под свинцовые крыши
тюрьмы всегда был только шаг.  Лестница  Гигантов  вела  к  месту
флирта. Траты на искусство  были  колоссальны,  как  и  любовь  к
жизни.
    В самой реакционной  из  республик  Европы,  где  бедность  и
богатство шествовали неприкрыто и локтями  задевали  друг  друга,
Казанова был никем  и  ничем,  внук  вдовы  сапожника,  наследник
умершего танцора, сын комедиантки, уехавшей заграницу.
    В соборе святого Марка патриарх творил отлучения, на  площади
танцевал народ. В театральных  ложах  пировали  аббаты  с  женами
аристократов и дочерьми плебса. Панталоне  проказничал,  Арлекино
хихикал. Карло Гоцци писал сказки, Карло  Гольдони  поставил  две
сотни комедий. Гондольеры пели песни на слова  Тассо  и  Ариосто.
Сладострастие шествовало обнаженным и под  маской.  Сладострастие
изображал Джамбаттиста Тьеполо. Бальдассари Галуппи  смеялся  над
ним в семидесяти  комических  операх.  Сладострастие  звучало  из
открытых дверей церкви в тающих мелодиях церковных хоров, днем  и
ночью лилось в баркаролах,  разносящихся  над  водой.  В  Венеции
Гендель и Глюк писали оперы. Моцарт шел на карнавал.
    О небесных голосах венецианских певцов мечтали Гете и  Руссо,
чья Джульетта вероятно была той,  что  обменивалась  с  Казановой
рубашками, панталонами и поцелуями. Месье де Брос грезил о земной
любви венецианских монахинь. Каналетто, Гуарди и Лонги изображали
венецианские  дворцы  и   обычаи,   тающие   краски   вечеров   и
"felicissima notte"  (счастливейшей  ночи)  этого  нептунического
города.
    Джакомо вернулся из Падуи  на  краешке  юбки  своей  бабушки.
Желая стать врачом, он изучал ненавистную  юриспруденцию,  потому
что мать и опекун хотели определить его в  адвокаты.  Но  бабушка
желала чтобы он стал проповедником. Поэтому священник Тозелло дал
ему должность в своей церквушке Сан  Самуэле,  где  когда-то  его
окрестил. Патриарх Венеции, бывший матрос,  принял  его  постриг.
Через  двенадцать   месяцев   Казанова   принял   четыре   нижних
посвящения. Он был уже господином  аббатом,  находясь  на  нижней
ступени длинной церковной карьеры.
    Священник  Тозелло  ввел  его  в  палаццо  богатых  сенаторов
Малипьеро.
    С  самого  начала  жизни  Казанова  доказал  свое   искусство
нравиться людям. У него рано опредилилась  склонность  к  великим
мира. Он искал любого случая,  который  вел  его  к  богатым  или
влиятельным людям. Он во многом был обязан их рекомендациям.  Всю
жизнь он собирал рекомендательные письма. Он  использовал  каждый
случай. Он хотел полностью раскрыться.  Он  не  сдавался.  Он  не
позволил вести себя на поводу. Он никогда взаправду не отдавался.
Более всего он любил свободу.  Полный  эгоист  -  без  жены,  без
семьи, без родины,  принципов  или  законов  -  он  искал  полной
независимости.  Но  из  этого  буйного  кружения  случайностей  в
конечном  счете  возникла   профессия,   качество,   определенное
явление, характер, точный и предопределенный жизненный  путь,  от
которого он отказался  лишь  в  самом  конце  и  с  чрезвычайными
усилиями, и на котором с самого начала он превратил  свою  мнимую
свободу в служение. Так сильны условности  жизни,  так  подавляют
формообразующие силы  цивилизации.  И  так  все  мы  находимся  в
заключении. Так основательно высмеивается наша мнимая свобода.
    Малипьеро, беззубый подагрический холостяк  семидесяти  шести
лет, который "отрекся от всего, кроме себя", любил молодежь за ее
талант к счастью. Он заботился о молодых и учил их, как  удержать
счастье при помощи разума.
    У Малипьеро уже были две любимицы. Августа,  пятнадцатилетняя
дочь  гондольера  Гардела,  писаная  как  на  картине,  позволяла
хитроумному  старцу  на  пути  к  счастью  учить   себя   танцам.
Прелестная  и  причудливая  семнадцатилетняя  Тереза  Имер,  дочь
директора театра и любовника Дзанетты  Казановы,  за  его  деньги
была ученицей в театре. Ее мать, старая актриса, ежедневно  утром
вела ее к мессе, а после полудня к Малипьеро. Однажды при  матери
и Казанове Малипьеро просил Терезу о  поцелуе.  Тереза  отказала,
так как утром приняла причастие и господь наверное еще не покинул
ее тела. Мать Терезы выбранила жадного старца.
    Каждый день  Казанова  был  свидетелем  подобных  эротических
сцен. "Какое зрелище для меня!", восклицает он. Едва Тереза и  ее
мать уходили, старик пересказывал мальчику  философские  максимы.
"Почему вы не  женитесь  на  Терезе?",  спросил  Джакомо.  Старец
ответил, что она его побьет.
    "Надо брать женщин силой, или  ты  их  упустишь!"  Старцу  не
хватало прежде всего физической, а  не  моральной  силы.  Джакомо
закричал: "Вы убьете Терезу!"
    Сенатор  советовал   вместо   Аристотеля   читать   Гассенди,
проповедника  счастья  и  ученика  Эпикура.  Казанова  не  должен
высказывать в обществе какие-нибудь взгляды, он слишком юн, чтобы
иметь их. Малипьеро позволил ходить на свои  званые  вечера,  где
прекрасные дамы сидели рядом с  остроумными  философами  красоты.
Так Казановы изучил и  хорошее  и  плохое  общество  Венеции.  Он
познакомился с  матронами,  которые  брали  его  на  проповедь  в
церковь   со   своими   дочерьми   и    племянницами.    "Молодой
незначительный  аббат"  мог  даже  посещать  юных  девушек  в  их
комнатах.
    "Так много приятных знакомств с дамами comm il  faut",  пишет
Казанова, придавало ему стремление нравиться элегантной одеждой и
приятным видом. Вскоре  он  стал  тщеславным  модником,  каким  и
оставался всю жизнь. Священник Тозелло  порицал  его  прическу  и
ароматную помаду,  ссылаясь  на  экуменический  указ  1721  года,
который  проклинал  клириков,  ухаживающих  за  своими  волосами.
Однажды утром с  согласия  бабушки  священник  Тозелло  проник  к
постели  спящего  Джакомо  и  большими  ножницами   состриг   его
прекрасные локоны. В маске Джакомо побежал по улицам к  адвокату,
который рассказал, как он  разорил  целое  семейство  всего  лишь
из-за отстриженных усиков одного словенца. Если Джакомо за  кражу
локонов хочет вчинить иск священнику, ему надо только сказать.
    Но Малипьеро помирил его со священником,  и  на  вторую  ночь
рождества Джакомо произнес проповедь в церквушке Сан  Самуэле  на
тему строфы Горация. Проповедь ли  или  молодой  проповедник  так
понравились, но служка нашел в чаше для подношений 50 цехинов для
молодого проповедника и -  к  возмущению  благочестивых  -  много
любовных записочек.  Казанова  уже  собирался  стать  властелином
кафедры. Не был ли он для этого слишком тощим?
    В интересах нового поприща он каждый день ходил к  священнику
и влюбился в его прелестную племянницу Анджелу.  Однако  чересчур
разумная девушка не отвечала ему  ни  малейшей  благосклонностью;
она выйдет за него лишь когда он  получит  духовный  сан.  Он  же
хотел победить без такой жертвы  со  своей  стороны,  и,  как  он
говорит,  влекомый  роком  влюбился  еще  больше;  поэтому  из-за
Анджелы он втянулся в две другие любовные истории, а потом и  еще
во многие другие, чтобы под конец взаправду получить духовный сан
и стать "жертвою женщин".
    Вторая проповедь Джакомо в Сан  Самуэле  была  его  последней
проповедью. Перед ней он пообедал с графом Монте  Реале,  который
жил в том же доме. Когда его позвал церковный служка, он поднялся
на кафедру с полным желудком и красным лицом и запнулся на первых
же предложениях; паства засмеялась; он упал в обморок - настоящий
или притворный.
    Дома он надел короткую сутану  сельского  священника,  уложил
рубашки, взял у бабушки денег и поехал к доктору Гоцци  в  Падую,
готовиться к докторской степени.
    Осенью он приехал по приглашению графини  Монте  Реале  в  ее
поместье в Пассано. Утром, когда он еще лежал  в  постели,  очень
молодая девушка принесла кофе. Ее белая кожа, ее  черные  волосы,
ее огненные глаза, развитая фигура и невинный облик склонили  его
взгляд на ее грудь, полуприкрытую рубашкой, и на ее голые  ножки,
совсем не прикрытые юбочкой.
    Она сказала, что ее зовут Люсия, что она дочь домоправителя и
будет каждое утро приносить кофе. Люсия помогла ему надеть халат,
присела на постель и болтала, пока он пил свое  кофе.  Пришли  ее
родители. Она весело выбежала, вернулась одетой и бросилась  отцу
не колени.
    На другое утро он нашел невинность Люсии столь возбуждающей и
двусмысленной, что - из психологического любопытства -  отважился
на смелую ласку. Она отстранилась и вся ее веселость исчезла.  Из
страха неправильно понять его или обычаи мира, она  тотчас  снова
приблизилась, полная невинности и новой радости. Он решил  каждое
утро систематически соблазнять ее страстными чувственными  речами
и вкрадчивыми приемами.
    Когда она пожаловалась на утренний холод, он  предложил  свою
постель. Милый ребенок боялся, что к нему не вовремя  зайдут.  Он
успокоил ее,  но  сам  боялся  вмешательства  матери.  Тогда  она
успокоила его, сказав что мать об этом не станет думать.
    Когда он снова пригласил  ее  в  постель,  она  искренне  его
предупредила. Не будет ли он неразумным, останется ли он аббатом?
Он попросил ее запереть  дверь.  Она  отказала.  Так  каждый  мог
подумать бог знает о чем. Болтая, она прилегла к нему. С большими
усилиями он остался неподвижным, чтобы  не  нарушить  ее  сладкой
безопасности.
    На следующее утро для такой сдержанности он почувствовал себя
слишком слабым и попросил ее  остаться  сидеть  на  постели.  Она
послушалась, покраснев. Тут он заметил,  что  она  просто  ангел,
предназначенный в жертву первому встреченному развратнику.
    Он развратником не был. Он берег ее и свою честь, и немного -
прекраснодушное доверие родителей. Чтобы дольше  наслаждаться  ее
видом и милым голосом, он попросил  ее  приходить  пораньше.  Она
слушала его речи, а  он  страдал  от  наслаждения  и  наслаждался
муками. Один поцелуй казался  ему  достаточным,  чтобы  совратить
обоих. Через десять или двенадцать дней он  совершенно  отчетливо
увидел, что либо она не осмелится больше прийти, либо  он  станет
ее любовником.
    Когда Люсия, ласкаясь, прижала свои  щеки  к  его  щекам,  он
отвернулся, как когда-то от поцелуев Беттины.  Невинное  создание
спросило, не боится ли он. "Такого ребенка, как ты?", ответил  он
вопросом. Два года разницы между ними, полагала  она,  ничего  не
значат. Тогда он решил попросить, чтобы она больше не  приходила,
но отложил это на следующее утро и надеялся, что  она  восхитится
его героической моралью.
    На следующее утро она сразу спросила, отчего он так  подавлен
и, войдя, заперла дверь. Он пробормотал, что не хочет  объяснять.
Тогда она не говоря ни слова сразу прилегла к нему. Мог ли он  ее
оттолкнуть?  Она,  не  дослушав   основания   его   благонравного
отречения, неосторожно сняла платочек, прикрывавший грудь,  чтобы
осушить  его  слезы,  которые  текли  у  него  от  страдания,   и
приоткрыла то, что  ввело  бы  в  искушение  самого  проверенного
учителя добродетели.
    С огненной невинностью она утешала его. Неужели одна и та  же
любовь ему приносит боль,  а  ей  такое  блаженство?  Неужели  он
отталкивает ее из страха перед любовью, чтобы наказать ее, а ведь
она ему нравится? И все это ее прегрешение? От чистой  любви  она
стала радостной. Опасностям любви можно сопротивляться, это знает
неученая девушка, а ученый аббат не знает?
    Пять-шесть раз за ночь она просыпается, когда ей сниться, что
она лежит с ним, и так как это на самом деле не  так,  она  хочет
сразу же заснуть снова, чтобы приснить себе то, что кажется таким
приятным. Неужели любимый аббат не создан для любви? Она  сделает
все, что он хочет, кроме одного: она никогда не  станет  слушать,
что не должна любить  его.  Он  может  не  любить  ее,  если  это
действительно надо. Лучше жить без любви, чем от чистой  любви  к
ней умереть! Он  должен  был  раньше  подумать,  нет  ли  другого
болезненного лекарства.
    Тут Джакомо живо заключил Люсию в объятия и сказал... все то,
что говорят  всегда!  Они  целовались  целый  час,  пока  она  не
прошептала, что ее сердце не  выдерживает  и  она  должна  быстро
уйти...
    Чтобы побыть вместе подольше, в следующий раз она пришла  еще
до рассвета. Двенадцать ночей они  лежали  в  одной  постели.  Он
совсем  не  владел  ею,  лишь  разгорался  его  пыл.  Люсия,  чья
возбуждающая близость стала и жизненно  важной  и  непереносимой,
всеми средствами хотела соблазнить его. Наконец, она сказала, что
он может наслаждаться всем. Он знал это сам.
    Прелестный ребенок был печален  при  расставании.  Он  обещал
вернуться в начале года. Он снова увидел  ее  лишь  двадцать  лет
спустя в одном из веселых домов Амстердама. Она его не узнала. Он
не открылся.
    В Венеции он устремился к Анджеле, жадный сделать с ней  все,
что делал с Люсией. Он продолжал  думать,  что  порядочней  будет
соблазнить девушку только наполовину. У него была  "разновидность
панического ужаса перед возможными последствиями  для  дальнейшей
жизни, которые могут  испортить  ему  удовольствие".  Позднее  он
оставил эти страхи. Под конец жизни он  верил,  что  в  молодости
обладал деликатными чувствами, но не был  уверен  полностью,  что
был порядочным человеком. Он смущенно констатировал, что  опыт  и
философия как раз таки не способствуют настоящей добродетели, так
как уменьшают моральные сомнения.
    Чувственные  огненные   уверения   Джакомо   отскакивали   от
добродетели Анджелы, но возбудили сердце ее  прелестной  подруги,
шестнадцатилетней Нанетты и ее пятнадцатилетней  сестры  Мартины.
Они были сиротами, приемными дочерьми  графа  Саворгана,  в  доме
которого жил Казанова; они жили в доме их тети Орио.
    Священник Тозелло по  настоянию  племянницы  просил  Казанову
прекратить свои каждодневные визиты, но Казанова передал  записку
ее подруге Нанетте,  которая  через  день  принесла  ему  записку
Анджелы.
    Казанова утверждает, что эти и другие письма,  о  которых  он
говорит и которые цитирует в тексте воспоминаний, он сохранил  во
всех  путешествиях  и  превратностях  своей  авантюрной  жизни  и
пользовался ими при написании мемуаров. В  самом  деле  письма  и
дневники вместе с заметками самого Казановы могли служить ему для
воспоминаний.  В  его  обширном  наследии  в  Дуксе  можно  найти
многочисленные письма к нему и много черновиков  писем  Казановы,
среди них сорок два письма его невесты  Манон  Балетти,  тридцать
три письма графини  Сесиль  Роггендорф,  его  "последней  любви",
письма  швеи  Франчески  Бусчини,  его   последней   венецианской
подруги,  письма  рекомендательные,  например,  письмо  кардинала
Альбани папскому нунцию в Вене или письмо банкира Боно из  Лиона,
дружеские письма, манускрипты, документы и пр.
    Создатели мемуаров во все времена имеют простодушную привычку
хранить даже компрометирующие  их  письма  многолетней  давности,
чтобы цитировать их страницами в написанных воспоминаниях. Авторы
придуманных воспоминаний  цитируют  придуманные  письма.  Однако,
именно   те   письма,   которые   Казанова   приводит   в   своих
воспоминаниях, почти все утеряны.
    Нанетта сказала другу Анджелы, что нет в мире ничего, чего бы
она не сделала для своей подруги. Скоро она это доказала.
    По праздникам Анджела обедала за столом у тети Орио и спала в
постели с сестрами. По совету  Нанетты  Джакомо  подействовал  на
своего   покровителя   Малипьеро,   чтобы   старая    благородная
шестидесятилетняя тетя Орио была  внесена  в  список  благородных
вдов, получающих пособие. Ее  давний  обожатель  прокуратор  Роса
провел в ожидании долгие годы,  чтобы  после  смерти  своей  жены
взять в жены тетю Орио.
    Когда Джакомо передал тете послание Малипьеро, Нанетта сунула
ему записку, что он должен прийти после ужина, она  посветит  ему
на лестнице, прямо с улицы он должен тихо проскользнуть на третий
этаж в комнату девушек и,  когда  господин  Роса  уйдет,  а  тетя
направится в постель, придут  три  девушки  и  Джакомо  всю  ночь
сможет говорить со свей Анджелой...
    Когда наконец три девушки пришли, Анджела села с ним на софу.
Добиваясь поцелуя, два часа он проговорил  напрасно.  Он  не  мог
уйти среди ночи, ключ от двери был у тети, а она открывала только
к ранней мессе.  После  полуночи  погасла  последняя  свеча.  Как
только он попытался обнять Анджелу, она  ускользнула.  На ощупь  в
темноте он находил только Мартину или Нанетту. В  изнеможении  он
рухнул на софу, рыдая от ярости, умоляя,  проклиная,  притворяясь
что под утро убьет Анджелу и, когда тетя открыла  входную  дверь,
он наконец ушел.
    Днем он откровенно рассказал о  своем  неудачном  приключении
сенатору Малипьеро. Обманутые любовники, семидесятишестилетний  и
шестнадцатилетний,  утешали  друг  друга  подходящими  к   случаю
максимами Цицерона и Эпикура.
    Чтобы забыть Анджелу,  Казанова  уехал  в  Падую  и,  как  он
сообщает, сделал докторскую работу  в  двух  областях  права:  по
гражданскому праву на тему "De testamentis" ("О  завещаниях"),  и
по каноническому праву на курьезную тему "Могут ли евреи  строить
новые  синагоги?"  Казанова  не  сообщает  выступал  ли   он   за
религиозную свободу  и  почему  он  вообще  проявляет  так  много
интереса к евреям.
    Из архива падуанского университета неопровержимо следует, что
действительно Казанова на двенадцатом году жизни был  записан  на
юридический факультет и жил у священника Гоцци. Главное  же,  что
сообщает Казанова в мемуарах, то  есть  его  юридические  штудии,
многими критиками ставятся под  сомнение.  Утеря  экзаменационных
листов Венецианской коллегии юристов в Падуе за годы  с  1742  по
1744 делает невозможным точное документальное доказательство  его
юридического докторского экзамена.
    Когда он  вернулся  в  Венецию,  Нанетта  в  доме  тети  Орио
передала ему записочку Анджелы, что он  не  должен  печалиться  и
может провести с ними вторую  ночь.  Нанетта  просила,  чтобы  он
обязательно  пришел.  Он  пришел  отомстить  ханжески   стыдливой
Анджеле  соей  полной  холодностью.  Как  и  в  первый   раз   он
проскользнул в спальню, но нашел там лишь  двух  сестер.  Анджела
его одурачила?
    Он опять был заперт на всю ночь.  Сестры  предлагали  ему  их
широкую постель, а сами хотели устроиться на  канапе  в  соседней
комнате. Это предложение затрагивало его честь. Вместо  этого  он
достал из карманов плаща копченый язык  и  две  фляжки  кипрского
вина. Сестры принесли хлеба,  воды  и  пармезана,  и  все  вместе
поели. Вино кружило им головы. Они смеялись все  дольше.  Он  сел
меж ними на софу, жал их руки. Постепенно  впал  в  меланхолию  и
спросил, как они смотрят на манеры Анджелы.
    Сестры со слезами на глазах говорили о его любовных мучениях.
Он просил их видеть в нем  брата  и  обменяться  с  ним  братским
поцелуем. Они не могли  отказать  в  такой  малости,  но  ощутили
больше, чем ожидали. Пораженные смотрели  они  друг  на  друга  с
внезапно посерьезневшими лицами.
    В это мгновение  Джакомо  понял,  что  страстно  любит  обоих
сестер.  Разве  они  не  прелестнее  Анджелы?  И  Нанетта  тотчас
процитировала Ариосто. Но обе девушки были невинны и принадлежали
знати. Казанова, который знал,  что  можно,  а  что  нельзя,  был
вначале в сомнении, подарившем ему некое моральное удовольствие.
    Он не хотел упустить случай, давший ему в руки двух  девушек.
Но он  не  был  столь  суетен,  чтобы  воображать,  что  девушки,
разгоряченные кипрским вином и поцелуями, любят  его.  За  долгую
ночь искусными приемами он мог бы соблазнить невинных  девушек  к
определенным  далеко  идущим   любезностям.   Это   умозаключение
напугало  его.  Он  хотел  дать  себе   слово,   что   при   всех
обстоятельствах  сохранит  их   невинность.   Его   целомудренные
намерения растрогали его. Целый час он говорил,  что  Анджела  не
любит его. "Но она любит тебя", сказала наивная  Мартина,  "когда
она лежала с нами в постели и обнимала меня, она  пылко  шептала:
"Мой маленький аббат!""
    Покраснев и смеясь, Нанетта  прижала  руку  ко  рту  Мартины.
Мартина оправдывалась, что ведь они заключили  братский  союз,  а
Джакомо достаточно умен, чтобы не знать, чем  занимаются  девушки
вместе в  постели.  Эти  невинные  признания  возбудили  Джакомо.
Нанетта тоже играла мужа Анджелы? Мартина ответила,  что  Анджела
играла мужа Нанетты. Что  говорила  Нанетта  в  постели?  Нанетта
быстро крикнула: "Этого никто не узнает!"
    "Ты  любишь  кого-нибудь?",  спросил   Джакомо   и   внезапно
утвердился в подозрении, что Нанетта соперница  Анджелы  и  любит
его. Неужели он всю ночь должен провести "бесполезно"?
    Тотчас он начал зевать, словно сраженный усталостью.  Девушки
снова предложили ему свою постель, канапе слишком плохо для него.
Мартина предложила, чтобы  все  трое  спали  в  постели  одетыми.
Одетым он спать не любит! И его честь  требует,  чтобы  все  трое
спали в постели раздевшись. Любое недоверие обижает его. И  разве
их не двое против одного? И разве они не видят, что он смертельно
устал?
    Наконец сестры пообещали лечь в постель раздетыми,  когда  он
уже заснет. Тогда он повернулся к ним спиной, торопливо разделся,
лег в постель, притворясь будто засыпает, и в самом деле заснул.
    Он проснулся, когда девушки легли, перевернулся на другой бок
и притворялся спящим, пока они не заснули или не сделали вид  что
заснули.
    Девушки  потушили  свет.  Когда  он  осторожно  повернулся  к
лежащей справа, то не знал, была  ли  это  Нанетта  или  Мартина.
Тщательно избегал он малейшего намека  на  насилие.  С  дружеской
заботой о девичьей стыдливости он осторожно зашел так далеко, что
она отдалась ему без сопротивления и в конце концов  предоставила
ему свободу действий, как будто во сне. Как продолжает  Казанова,
скоро подействовала природа и  помогла  ему.  Уже  без  сомнений,
хранить ли ему  девственную  невинность,  он  достиг  цели  своей
мечты.
    Старый Казанова довольно спокойно замечает по  этому  случаю,
что тогда он впервые овладевал молодой невинной девушкой,  и  что
только пустые предрассудки заставляют нас преувеличивать ценность
девственности.
    Тогда он с восторгом впервые завершил акт любви.
    Без малейшей потери времени он  со  свежей  энергией  обратил
свои чувства и усилия на девушку по другую сторону, которая  тихо
спала, лежа на спине. С чрезвычайной  заботливостью  стараясь  не
разбудить ее, он придвигался к ней гибко  и  настойчиво  и  нежно
поглаживал, чтобы подольстить  ее  чувствам,  и  понял,  что  она
замерла в ожидании.
    Наконец, ему показалось, что почва подготовлена. Он  завершил
объятие. В одно мгновение добрая  девушка  пробудилась  ото  сна,
пылко обняла и поцеловала его, и разделила его  экстаз,  пока  их
"души", как говорит Казанова, "не растаяли в сладострастии".
    По пылкости он узнал  Нанетту  и  назвал  ее  по  имени.  Она
откликнулась, что она (и Мартина) будут  счастливы,  лишь  бы  он
оставался верным! (Ей? Мартине? Обоим?)
    Они зажгли свечу и все трое насладились своим видом.  Смеясь,
они умылись. Новый жар погнал  его  в  объятия  Нанетты.  Мартина
светила им свечой. Потом они поклялись в вечной  дружбе  и  доели
остаток копченого языка.
    В следующий раз Нанетта тайком достала  ему  восковый  оттиск
входного ключа, чтобы с помощью копии он мог приходить к  ним  по
желанию. Она написала, что Анджела ночевала у них, все разгадала,
и, оскорбленная, поклялась никогда не приходить.  Сестер  это  не
тронуло. Счастливый случай,  пренебрежительно  говорит  Казанова,
через пару дней освободил их от Анджелы, когда ее отец,  художник
по фрескам, увез ее в Виченцу.
    Итак, могущественный впоследствии соблазнитель  Казанова  был
впервые соблазнен девочками, и первых женщин, отдавшихся ему,  он
познал анонимно, в темноте, одну за другой.
    Казанова, приверженец группового соблазнения, часто соблазнял
одновременно сестер или подруг. В своих воспоминаниях,  подлинной
энциклопедии соблазнителей, он ясно учит, что двух женщин  вместе
легче соблазнить, чем одну. Одна освобождает другую  от  стыда  и
соперничает с другой, из ревности или  в  насмешку.  Двоим  легче
пренебречь опасностью и неосторожно  достичь  пункта,  где  более
стыдно  отступать,  чем  двигаться  дальше,  и  порыв  становится
сильнее, чем стыд.
    На пасху он приехал в имение под Пасеано и узнал от  плачущих
родителей Люсии, что незадолго до того она исчезла со  скороходом
графа, парнем по имени л'Эгле.
    Пораженный, ушел он в ближний лес и оплакивал себя целый час,
цитируя  при  этом  подходящее  место  из  "Неистового   Роланда"
Ариосто, и был особенно безутешен  тем,  что  несчастная  девушка
вероятно ненавидит его и проклинает как первого  виновника  своих
несчастий; если б он не раздразнил ее, ее возможно  не  соблазнил
бы л'Эгле.
    Поэтому он решил  отныне  не  щадить  невинность  девушек.  К
старости он понял, что  "эта  новая  система  впоследствии  часто
заводила его слишком далеко".
    Его боль была так велика, сообщает он,  что  оставалось  либо
убежать, либо оглушить себя; поэтому за  столом  он  с  намеренно
бешеной  веселостью  влюбился  в  прелестную   девятнадцатилетнюю
крестную  дочь  графа,  которая,   хотя   и   была   замужем   за
богачем-арендатором, ревновала к своей  сестре,  знала  множество
пословиц, и уверяла Казанову, что никогда  не  совершит  смертный
грех внебрачного прелюбодеяния с аббатом.
    Казанова напрасно осаждал ее четырнадцать дней,  до  тех  пор
пока на  Вознесение  целое  общество  не  выехало  на  природу  к
знаменитой поэтессе Луизе Бергали, дочери венецианского сапожника
и супруги литератора графа Гаспаро Гоцци, который был  на  десять
лет  младше  ее.  Когда  вечером  возвращались  домой,   Казанова
устроил, что молодая арендаторша села в его двухместную коляску и
приказал кучеру ехать дальней дорогой через лес.
    Через  полчаса  поднялась  гроза  и  испуганная   арендаторша
попросила вернуться, но обратно было  далеко  и  кучер  продолжал
путь. Под гром и молнии дождь полил потоками  и  молодая  женщина
вскрикивала от страха. Казанова  снял  плащ,  чтобы  прикрыть  ее
ноги, молния ударила в ста шагах от них, лошади встали  на  дыбы,
молодая женщина судорожно вцепилась в Джакомо.
    Он    нагнулся    поправить    перекрутившийся    плащ,     и
воспользовавшись случаем поднял ее юбку;  когда  она  хотела  его
оттолкнуть, новая молния сковала ее руки. Укутывая ее плащем, он,
наполовину следуя движению коляски, притянул ее  к  себе,  и  она
склонилась на него  в  самой  счастливейшей  позе.  Он  не  терял
времени и  изготовился.  Она  начала  упираться.  Тогда  он  стал
грозить, что кучер все увидит, если она совсем тихо не  изобразит
обморок. Напрасно она бранила его бездельником. Он достиг  полной
победы, которую "когда-либо получал атлет". Дождь и ветер били им
в лицо. Она не могла уклониться от него, говоря  только  о  своей
чести и его совести. Он пригрозил, что отпустит плащ, и  напомнил
о кучере.
    Посреди экстаза она спросила, доволен ли он по крайней  мере.
Он занимался ею до конца грозы. Она клялась, что до  конца  жизни
он сделал ее несчастной, и спрашивала, чего он еще хочет.  Потоки
слез! Она звала себя погибшей и позволяла все. Он лишь  просил  у
нею извинения и  молил,  чтобы  она  разделила  его  страсть.  "Я
чувствую ее", сказала она, "и да, я прощаю вас". Тогда он наконец
ее оставил, и хотел знать, любит ли она  его.  Но  она  не  стала
скрывать, что он скатится в ад. Небо опять стало голубым.
    Как утверждает Казанова, ни к одной женщине насилия он больше
не применял.
    Месяц  спустя  Дзанетта  написала   сыну,   что   больше   не
рассчитывает на свое возвращение и должна отказаться от  наемного
жилья в Венеции. Гримани выкупил обстановку и отдал ее в  пансион
сестрам и братьям Джакомо.
    Джакомо, который для покрытия многочисленных долгов уже тайно
превратил в серебро часть мебели,  тем  не  менее  решил  продать
остаток,   не   обращая   внимания   на   часть,    причитающуюся
родственникам.
    Через четыре месяца мать написала, что после  ее  ходатайства
королеве Польши ученый монах-минорит из Калабрии был  возведен  в
сан  епископа,  и  что  этот  епископ  Бернардо  де  Бернардис  в
следующем году будет проезжать через Венецию в Калабрию,  возьмет
с собой Джакомо и  будет  обращаться  с  ним  как  с  сыном.  Она
надеялась, что  через  двадцать  лет  увидит  Джакомо  епископом.
Джакомо, практичная натура из  распутного  семейства,  уже  видел
тиару на голове и толпу  аббатов  и  служителей  вокруг  епископа
Джакомо.
    Сенатор Малипьеро  советовал  ему  следовать  богу  ("sequere
deum"), как стоики, или как Сократ -  даймону,  "saepe  revocans,
rare impellens", редко поощряясь, часто тревожась, или  следовать
стезе   судьбы.   "Fata   viam    inveniunt."    Казанова    знал
соответствующие места: Цицерон "De divinatione", Платон, "Энеида"
Вергилия.
    Несмотря  на  эти  мудрые   девизы,   он   все   же   потерял
благосклонность сенатора. После одного  из  обедов  с  сенатором,
Августой Гардела, и Терезой Имер, он остался сидеть с Терезой  за
маленьким столиком, Гардела ушла на урок  танцев,  а  сенатор  на
сиесту.  Тереза  и  Джакомо  сидели  спиной   к   кабинету,   где
покровитель почивал  во  сне.  Хотя  Джакомо  никогда  прежде  не
ухаживал за Терезой, в обоих неожиданно  проснулся  непреодолимый
естественный интерес к различным частям тела обоих полов,  и  они
витали  как  раз  между  тихим   разглядыванием   и   ощупывающим
исследованием,  когда  тычок  в  спину  Джакомо  тотчас   прервал
пикантные  поиски  истины.  Несправедливый,  как  бог,  Малипьеро
замкнул для Казановы свою дверь, а для Терезы свои поцелуи.
    Через некоторое время по поручению опекуна Гримани  в  жилище
Казановы пришел загорелый человек сорока лет в  черном  парике  и
ярко-красном плаще по имени Антонио Рацетта  и  опечатал  комнату
судебной печатью, пока Казанова  не  выкупит  из  залога  остаток
мебели. Джакомо переехал в один из других домов Гримани, где жила
известная танцовщица ла Тинторетта. У нее был  ум  и  она  любила
поэзию. Не торопясь стать епископом, он в нее  влюбился,  говорит
Казанова.
    Актриса Дзанетта написала аббату Гримани,  что  не  годиться,
если ее сына епископ найдет в одном доме с танцовщицей.
    Гримани посоветовался со священником Тозелло и сунул  Джакомо
в семинарию Сан Киприано на острове Мурано. Джакомо  надел  наряд
семинариста. Вероятно, у Гримани  были  наилучшие  намерения.  Но
даже в старости Казанова с яростью замечает, что он до сих пор не
знает, был ли его опекун Гримани "добр по глупости  или  глуп  по
доброте". Нельзя  нанести  остроумному  молодому  человеку  более
мрачного удара, чем сделать его зависимым  от  дураков.  Казанова
отослал  пакет  с  книгами  и  рукописями  (у   него   уже   были
литературные зарисовки) госпоже Манцони. Она была на двадцать лет
его старше, подруга с материнским чувством, которую он уважал всю
жизнь,  как  свою  бабушку  Марсию  Фарузи  или  позднее  Сильвию
Балетти. Дочь госпожи Манцони была влюблена в Казанову.  Казанова
ее не упоминает. Госпожа Манцони пророчила ему со смехом,  что  в
семинарии он не выдержит и месяца,  как  впрочем  и  у  епископа.
Казанова возражал. Тогда она сказала: "Ты не знаешь себя".
    Последнюю ночь на свободе он провел  с  сестрами  Нанеттой  и
Мартиной. Он всегда спал с обоими. Очевидно, они  были  для  него
двойной фигурой, двухголосой, двухлонной.
    Джакомо было уже семнадцать, он был смугл, как мавр, и высок.
Чтобы  выглядеть  моложе,  он  еще  не  брился.  В  семинарии  он
присоединился к одному умному пятнадцатилетнему парню, с  которым
читал Горация и Петрарку. Через четыре дня они уже ревновали друг
друга.  После  ужина  семинаристы  маршировали  в   спальне   под
руководством префекта, который спал в конце  зала.  Один  большой
фонарь  освещал  постели.  В  голове  каждой  стояла  молитвенная
скамеечка, стул и сундук семинариста.
    Однажды ночью кто-то нырнул в постель Джакомо,  это  был  его
молодой друг. Фонарь был погашен. Но как только послышались  шаги
префекта,  юный  друг  выскользнул,  послышался   звук   падения,
ворчание и угрозы  префекта,  который  зажег  фонарь,  ничего  не
обнаружил и  завалился  спать.  Впрочем,  в  собственной  постели
каждый был  свободен;  Казанова  с  одобрением  цитирует  ученого
немца,  который  неистовствует  против  онанизма,  приводящего  к
страшным последствиям.
    Расследование на следующее утро было  безрезультатным.  Через
несколько ночей Казанову посетила причуда из  вежливости  нанести
ответный визит  юному  другу.  Он  выкрутил  фитиль  лампы.  Друг
встретил его с радостью. Однако  вскоре  они  услышали  префекта.
Казанова нырнул в свою постель -  и  нашел  ее  занятой.  Префект
зажег фонарь. Казанова притворился  спящим.  От  третьего  толчка
префекта он и  незнакомый  ученик  встали,  и  тот  объявил,  что
вернувшись из туалета он нашел постель  пустой  и  принял  ее  за
свою. Казанова сказал, что знает свою постель по  распятию  и  не
заметил другого семинариста.
    Ранним утром их выслушал ректор.  Их  руки  были  связаны  за
спиной. Они должны были встать на колени перед большим  распятием
и  получить  от  служителей  по  семь  ударов  тростью.  Казанова
поклялся перед распятием, что невиновен и  что  будет  жаловаться
патриарху. Его заперли в келье.
    На четвертый день священник Тозелло привез его в Венецию, где
и оставил, сообщив, что Гримани приказал вышвырнуть его, если  он
появится. Джакомо, снова в костюме аббата, владел лишь одеждой  и
собственным телом. Обедал он у госпожи Манцони,  ужинал  у  брата
Франческо, который вздыхал от  тирании  художника  Гуарди  в  его
пансионе, ночью спал с Нанеттой и Мартиной.
    У него не было ни сольди на кофейню и перед обедом он пошел в
библиотеку при соборе Сан Марко, а на выходе был затащен солдатом
в гондолу. В гондоле  поднялся  занавес,  там  сидели  Рацетта  и
офицер. Все молчали.  Через  полчаса  гондола  пристала  к  форту
Сант'Андреа ди Лидо на выходе в Адриатику, где в день  Вознесения
дож на Буцентавре обручается с морем.
    Комендант майор Пелодоро дал ему красивую комнату  на  первом
этаже с видом на море  и  Венецию,  и  три  с  половиной  лиры  -
недельное  жалование  солдата.  Впервые  в  жизни  Казанова  стал
заключенным.
    Однако внутри крепости он был свободен.  Комендант  приглашал
его к ужину. К  местному  обществу  принадлежали  также  красивая
невестка коменданта и ее  муж,  знаменитый  певец  и  органист  в
соборе Сан Марко Паоли Вида, который ревнуя свою жену заставил ее
жить в крепости. Джакомо, спросив  о  причине  ареста,  три  часа
подряд рассказывал свою историю так весело и откровенно, что  все
смеялись и предлагали свои услуги.
    Во всех тяжелых обстоятельствах, говорит Казанова,  ему  было
достаточно  рассказать  добрым  людям  правдивую  историю   своих
несчастий и своей жизни, чтобы получить их помощь. Правда  всегда
была его лучшим оружием.  Большинство  людей  слишком  малодушны,
чтобы всегда говорить правду, однако  и  они  могут  пользоваться
этим безошибочным  колдовством.  Только  рассказчик  должен  быть
молодым, по крайней мере до пятидесяти. Старик имеет против  себя
природу.
    Чтобы достать денег, Джакомо продал духовное облачение и  для
многих  альбанезских  офицеров   писал   прошения   венецианскому
военному министру. Тогда  в  форте  жило  около  двух  тысяч  так
называемых кимариотов с пятью или шестью тысячами жен и детей,  и
у всех карманы были полны золота. У Джакомо скоро оказалось сорок
цехинов.
    2 апреля 1743 года в  его  день  рождения,  который,  как  он
считал, часто был днем его  судьбы,  к  Джакомо  пришла  красивая
гречанка с прошением военному министру. Она была  женой  фенриха,
который хотел стать лейтенантом,  и  капитан  которого  при  этом
напрасно требовал  от  него  некоей  любезности.  Джакомо  обещал
написать прошение, и так как она была бедной, то заплатила милому
молодому человеку той самой маленькой любезностью, и  еще  раз  в
полдень, когда получила прошение, и еще раз  вечером,  когда  она
появилась то ли сделать исправление, то ли потому  что  вошла  во
вкус.
    Через  три   дня   испуганный   Джакомо   заметил   печальные
последствия. Он устыдился. Он тотчас обрушил упреки на  гречанку,
но она со смехом возражала, что дала ему лишь то, что имела.
    Через день прекрасная госпожа Вида призналась  ему,  что  уже
четыре года муж оставляет ее спать одну. Смущенный сознался он  в
своем несчастии, она возмутилась и сказала ему все, что при таком
оскорблении может сказать порядочная женщина.
    Шесть недель лечения и диеты, уверяет Казанова,  восстановили
его.
    Он попросил Гримани переслать летнюю одежду. Рацетта  передал
ее в присутствии коменданта  со  словами:  "Вот  твои  лохмотья".
Казанова предположил, что Рацетта пойдет  на  галеры,  Рацетта  в
свою очередь, что Казанова кончит на виселице.  Комендант  разнял
их. Казанова, который был так же безусловно  верен  друзьям,  как
ненавидел врагов, вынашивал в душе возмездие.
    За один  цехин  лодочник,  привозивший  в  форт  провиант,  с
наступлением ночи тайно отвез его на  Риа  деи  Скьявони,  откуда
Казанова в плаще лодочника с капюшоном пошел к Сан  Сальваторе  и
попросил  содержателя  кофейни  показать  ему  дом   Рацетты.   У
ближайшего моста он ждал до полуночи, чтобы  узнать  каким  путем
Рацетта предпочитает возвращаться домой. Потом он поплыл назад.
    На другой день с двенадцатилетним  сыном  адъютанта  Цена  он
прыгал с бастиона и  постарался  слегка  вывихнуть  ногу.  Лекарь
вправил сустав и предписал  постельный  режим.  Джакомо  вытерпел
множество визитов к больному и оставил одного солдата  в  комнате
спать за себя, а сон его усилил водкой.
    В  половине  одиннадцатого  он  выскользнул  из  бота  своего
лодочника, купил  в  Венеции  за  одно  сольди  палку  и  ждал  в
подворотне между домом Рацетты и близлежащим каналом.
    Четверть двенадцатого степенно шагая появился Рацетта. Первый
удар Джакомо нанес по голове, второй - по руке, а третьим  свалил
его в канал. Вышедшего из дома слева форланца с  фонарем  (так  в
Венеции называют слуг, происходящих в основном из Форли)  Джакомо
стукнул по руке, фонарь упал на землю, форланец с криком убежал.
    Джакомо выбросил палку, побежал к мосту, прыгнул в свой  бот,
который при хорошем ветре быстро довез его прямо до его окна.  Он
был дома, когда била полночь. Он разделся, скользнул в постель  и
заорал как резаный так, что разбудил солдата, который побежал  за
хирургом, пока  Казанова  притворялся,  что  умирает  от  колики.
Исповедник, спавший над комнатой Казановы, принес  ему  лечебного
отвара. Через  полчаса  Казанова,  уставший  от  своих  гримас  и
криков, объявил, что отвар (который он незаметно  выплеснул)  ему
помог. Комендант, пришедший утром, уверял, что  колика  от  дыни,
которую он ел прошлым вечером.
    Форланец и Рацетта, у которого  был  сломан  нос,  размозжена
рука  и  выбито  три  зуба,  пожаловались  на  Казанову  военному
министру. Через  три  дня  прибыл  комиссар  с  судебным  писцом.
Капеллан, лекарь, солдат и многие другие, которые ничего не знали
и не слышали, поклялись, что видели Казанову в форте до  полуночи
с растянутым  сухожилием  и  коликой.  Рацетте  и  форланцу  было
отказано и они должны были оплатить судебные издержки.
    Казанова добился встречи с военным министром  и  восемь  дней
спустя был освобожден.
    Епископ  Бернардо  приехал  в  Венецию.  Гримани  хвалил  ему
Джакомо, как  хвалят  драгоценность.  Епископ,  остановившийся  в
монастыре миноритов, носил на груди епископский  крест;  это  был
красивый человек сорока четырех лет. Джакомо нашел, что он  похож
на патера Манция, заклинателя ведьм из Падуи.
    Коленопреклоненно он принял благословение человека,  "который
был епископом милостью бога, святого престола и моей матери".
    Бернардо, говоривший с Гримани на итальянском, а с Джакомо  -
на латыни, назвал  его  своим  любимым  сыном  и  обнял.  Гримани
поможет Джакомо доехать до Анконы, там монах-минорит Лазари  даст
ему денег на дорогу до Рима и  римский  адрес  епископа,  который
возьмет его с собой через Неаполь в Калабрию.
    На  пути  домой  Гримани  дал  своему   подопечному   длинное
наставление, он особенно предупреждал от любых усердных штудий  в
густом воздухе Калабрии, чтобы не заболеть чахоткой.
    На следующее утро Джакомо пил шоколад  с  епископом.  Епископ
молился с ним три часа подряд. Джакомо видел, что епископу он  не
нравится. Ему епископ  нравился.  Этот  человек  выведет  его  на
вершину жизни. Джакомо решил делать карьеру.
    Джакомо,  радостный  избавлению  от   опекуна,   прощался   с
подругами, друзьями и братом Франческо, который уже был  учеником
театрального художника Антонио Йоли. Франческо менял мэтров,  как
Джакомо профессии.
    Бедный Франческо был одарен единственным  талантом,  которого
хватило чтобы стать всемирно известным и миллионером.  У  Джакомо
было сто талантов и не хватало терпения ни для одного. Он смотрел
на себя и верил, что достаточно мужествен, чтобы  завоевать  мир.
Он считал себя умнее всех, кого знал. Никто лучше  него  не  знал
Горация наизусть. Все относились друг к другу  слишком  серьезно,
особенно к  самим  себе.  Джакомо  видел  насквозь  этих  больших
сенаторов и адвокатов, священников и аббатов,  поэтов  и  певцов,
откровенных обманщиков, сильнее всего лгущих самим себе. Никто не
был тем, кем хотел казаться. Казанова смеялся над всеми.
    И прежде  всего  над  женщинами!  Над  племянницами,  которые
обманывали теток, над  матерью,  которая  сводничала  собственной
дочерью,  над   подругой,   предавшей   подругу,   над   сестрой,
соблазнявшей сестру, над тем, кто за неделю до свадьбы  оставляет
невесту и платит сто тысяч дукатов за гетеру.  Как  печален  этот
мир, если  им  не  наслаждаться.  Как  радостен,  когда  над  ним
смеешься.
    Последнюю ночь  в  Венеции  он  провел  в  лоне  своих  обеих
"ангелов", Нанетты и Мартины. Позже  он  жаловался,  что  они  не
научила его  дальнейшей  жизни.  Они  были  слишком  бескорыстны,
слишком счастливы. Корысть  и  несчастье  он,  очевидно,  считает
настоящими учителями.
    У своей подруги-матери госпоже Манцони он прочитал почти  все
запрещенные  книги  и  новые  сочинения.  Как  каждый  начинающий
литератор,  он  был  подавлен  растущим  потоком   исписанной   и
напечатанной бумаги. Это умная женщина на основе простого  знания
людей предсказала ему возвращение в течении года и  смеялась  над
влюбленным Уленшпигелем.
    С Пьяцетты он отплыл в пеоте венецианского посланника  Андреа
да Лецци, который по просьбе Гримани взял его да Анконы.  Гримани
подарил десять цехинов для карантина в лазарете Анконы. С  сорока
другими цехинами, которыми он владел  тайно,  Джакомо  чувствовал
себя богачом. Радостный и без малейшего религиозного  чувства  он
покинул родину, чтобы  стать  епископом.  Храбро  начал  он  свои
странствия по миру. Путешествия в конце  концов  стали  всей  его
жизнью. Он был счастлив. Ему было восемнадцать.
Глава четвертая. Закадычный друг нищего



                        В этом мире не говорят почти ничего,
				что можно понять в точности, как
				сказано...
                                Дени Дидро "Жак-фаталист"

    Его  несчастья  начались  в  гавани  Хиоццы.  Еще  много  раз
Казанова сам ввергал себя в несчастье.
    Уже на первом  шаге  в  мир  он  потерял  деньги,  имущество,
здоровье и некоторые иллюзии и поэтому,  вероятно,  пошел  бы  на
дно, если б не с большими жертвами, усилиями и хитростями  словно
за собственные волосы не вытащил себя из болота. Он думал, как он
говорит о себе, что нуждается лишь в собственном остроумии, чтобы
сделать из себя что-нибудь в этом мире.  Думать  так  мог  только
очень молодой человек.
    В  кофейне   Хиоццы   он   встретил   длинного,   одноглазого
монаха-якобита Корсини, который привел его  на  обед  в  Академию
Макарон, где на пари ели макароны, и на комический манер сочиняли
макароническую поэзию, смешивая многие языки и диалекты в  полном
вавилонском  столпотворении.  Казанова  съел  множество  макарон,
сочинил экспромтом  десять  стансов  и  был  провозглашен  князем
макаронников. Затем он последовал за  монахом  прямо  в  бордель,
который мог бы найти и без него, из похвальбы  лег  там  с  самой
безобразной женщиной, а  потом  пошел  в  трактир,  где  компания
монахов выиграла у него все деньги. Обманутый сочувствием, хорошо
разыгранным монахом, и подстрекаемый к новой  игре,  Казанова  на
следующий день принес свой сундук ближайшему ростовщику и заложил
одежду, белье и т.п. за тридцать цехинов,  причем  проницательный
ростовщик с трудом уговорил  его  забрать  назад  три  рубашки  и
скатерть, потому что у Казановы  были  верные  предчувствия,  что
вечером он отыграет все потерянные деньги. Вечером в компании тех
же монахов он потерял свои тридцать цехинов, а на  пути  домой  с
испугом заметил, что опять заразился, второй раз за год.
    Много лет спустя Казанова в  отместку  издал  памфлет  против
предчувствий; если делать лишь дурное, все дурным и кончится.
    В следующей  гавани,  Осара,  он  свалился  бы  от  голода  и
раскаянья, если бы не молодой монах ордена босоногих брат Стефано
из Беллуно, которого лодочник взял даром из уважения к  Франциску
Ассизскому,  пригласивший  его  на  трапезу,  вымоленную  им  у
прихожанки. Там Казанова встретил священника,  который  пригласил
его на ужин и ночлег и читал ему  свои  стихи,  которые  Казанова
хвалил. Там  он  целовал  молодую  домоправительницу  священника,
принесшую утренний кофе, а ночью два часа подряд наслаждался  ею.
Как  вспоминает  Казанова,  единственный  раз  в  жизни  он  имел
сношение несмотря на острую венерическую болезнь. В  гавани  Полы
он осмотрел римские древности.
    В  Анконе  он  должен  был  двадцать  восемь  дней  проходить
карантин в лазарете, так как в Мессине свирепствовала чума.
    Казанова и его нищенствующий монах  надеялись  жить  один  за
счет другого. Казанова уже выступал с апломбом мошенника,  требуя
без единого су в кармане комнату для себя и монаха, и в то  время
как монах был горд и мог спать на соломе в углу комнаты Казановы,
он без монаха умер бы с голоду.  Наконец  Казанова  прямо  сказал
монаху о своей нужде, однако представил ему, что в Риме  он,  как
секретарь венецианского посланника,  будет  купаться  в  деньгах.
Монах спросил только, может ли он писать;  сам  он  мог  написать
лишь свое имя и то  помогая  себе  обоими  руками.  Как  сообщник
нищенствующего монаха Казанова должен был ежедневно писать восемь
прошений; францисканец был убежден, что надо  стучать  в  восьмую
дверь, если в семь дверей стучался  напрасно.  Женщины  требовали
писать латинские цитаты. "В наше  испорченное  время",  жаловался
монах, "уважают только ученых".
    От  написания  прошений  пошли  кучами  съестные  припасы,  и
бурдюки вина. Но Казанова, чтобы  излечиться,  пил  только  воду,
держал двухнедельную диету и не покидал постели.  Как-то  раз  он
прогуливался по  двору  лазарета  вместе  с  турецким  купцом  из
Салоник, стариком  с  трубкой  во  рту,  который  был  владельцем
первого этажа, двора и людей,  среди  которых  была  поразительно
красивая греческая рабыня.
    Казанова уставился на нее. Когда их взгляды встретились,  она
опустила красивые глаза. Она была высокой, гибкой,  черноволосой,
у нее была белая кожа и сладострастный вид в греческой одежде.
    Казанова уронил ей под ноги записку. Он молится  на  нее.  Он
будет ждать всю ночь на балконе.  Если  она  поднимется  на  тюки
материи, сложенные под балконом, то через узкое отверстие в  полу
они смогут друг с другом шептаться.
    Она пришла в полночь. Он лег на пол.  Она  стояла  на  балке,
опираясь рукою о стену. Они говорили о любви.  Ненасытно  целовал
он ее руку, которую она просунула в отверстие. Когда он  просунул
свою руку и ласкал ее груди, она целовала его локоть.
    На следующий день Казанова заметил, как по  приказу  гречанки
рабы положили под  его  балкон  широкие  тюки  с  хлопком.  Тогда
большими клещами  он  вытащил  четыре  гвоздя  из  доски  в  полу
балкона.
    Когда она пришла в полночь, он  поднял  слабую  доску  и  они
смогли просунуть голову  и  руку.  "Ее  рука  поглощала  все  мое
существо."
    В следующий раз она просила выкупить ее, ведь она христианка.
"У меня нет денег", сказал он. Она тихо вздохнула.
    На следующую ночь она предложила ему взять ящичек с алмазами,
каждый из которых стоит две тысячи пиастров; она стоит всего  две
тысячи пиастров, он сможет выкупить ее с выгодой,  а  на  остаток
они смогут жить  в  радости.  Турок  ничего  не  заметит  или  не
заподозрит ее. Казанова просил время на  раздумье  и  объявил  на
следующую  ночь,  что  любит  ее,  но  не  может  участвовать   в
воровстве. Она тихо вздохнула.  "Ты  хороший  христианин,  но  не
любишь меня так, как я тебя."
    Это была его последняя ночь в лазарете. Она просила: "Подними
меня." Он схватил ее за руки, поднял наверх и почти  овладел  ею,
как почувствовал удар кулака по плечу, услышал голос охранника  и
дал ей ускользнуть. Она убежала в свою комнату.  Он  хотел  убить
охранника и еще несколько часов лежал на балконе.
    Утром он пошел к  патеру-минориту  Лазари,  который  дал  ему
римский  адрес  епископа  Бернардо  и  десять  цехинов.  Казанова
расплатился с долгами, купил башмаки и голубой плащ, и без  брата
Стефано поехал в Нотр Дам де Лорето, где была хорошая библиотека.
Через несколько дней прямо на улице он неожиданно встретил  брата
Стефано, который в восхищении промыслом божиим сказал, что святой
Франциск будет заботиться о них обоих.
    Стефано    был    тридцатилетним,    сильным,     рыжеволосым
крестьянином, который стал монахом из лени  и  убежал  из  своего
монастыря, он говорил о религии и женщинах с остроумием арлекина,
бесчувственного к той  и  другим,  а  за  столом  обсуждал  такие
неприличные  вопросы,  что  краснели  старики.  Все   сексуальное
казалось ему сверхсмешным. Как-то  в  деревенской  церкви,  когда
слегка навеселе, он читал мессу, не зная ритуала,  брал  исповедь
сразу  у  целой  семьи  и  не  давал  отпущения  грехов  красивой
тринадцатилетней  девушке,  грозя  ей  адом,  Казанова  дал   ему
пощечину, и они расстались. "Этот  болван",  говорит  возмущенный
Казанова, "считал себя всех во всем превосходящим".
    В девять утра он впервые въехал в Рим. В  кармане  было  семь
паоли. Он пошел к Монте-Маньяпополи, где получил адрес епископа в
Неаполе и  деньги  на  дорогу.  Он  спал  до  самого  отъезда.  В
монастыре миноритов в Неаполе  он  узнал,  что  епископ  отбыл  в
Мартирано, не оставив указаний для Казановы. С восемью карлино он
остался в пятидесяти милях от Мартирано, не зная здесь  ни  души.
Мог ли он добраться туда попрашайничая, как брат Стефано?
    Уже в Портичи "его ноги" против воли привели его в гостиницу,
где он хорошо поел, а  на  следующее  утро  уверил  хозяина,  что
поедет осмотреть замок и вернется к обеду.
    У входа в замок он встретил человека в восточном  костюме  из
тафты, который провел его по замку и спросил,  не  желает  ли  он
купить мускатное вино. Казанова пожелал, и был приглашен к обеду,
чтобы вино оценить. На продажу были также минералы,  например,  в
Неаполе - сто центнеров ртути, и Казанова пожелал купить и ртуть.
    Казанова, который хвастает грехами, а многие ошибки выдает за
достоинства, часто не видит  необходимости  в  оправданиях  перед
читателями  за  определенные  деяния.  Он  говорит,  что  ему  не
нравилась ужасная бедность и он выступил  в  роли  купца  не  как
сознательный лжец, но и не как попрошайка, а только из тщеславия.
    В самом деле, Казанова был тщеславнейший  человек.  Тщеславие
было его движущим мотивом. Еще за обедом он вспомнил,  что  ртуть
смешанная со свинцом и висмутом, вырастает в объеме на  четверть,
и эту "тайну" он смог немедленно продать человеку из тафты. Такие
маленькие  надувательства  он  совершал  в  основном  больше   из
остроумия,  чем  для  выгоды.  Обман  конечно  грех,  но  честная
хитрость - только мудрость, которая, выйдя на  свет,  разумеется,
часто слегка напоминает жульничество
    Казанова купил у человека в тафте бутыль  с  десятью  фунтами
ртути, у аптекаря - два с половиной фунта  свинца  и  столько  же
висмута, и смешал все  в  одной  большой  бутыли.  При  греке  он
процедил смесь, вновь наполнил бутыль грека и получил на четверть
ртути больше, через слугу он вновь продал ее аптекарю, за что тот
отсчитал  пятнадцать  карлино.  На  прогулке  после   обеда   они
наслаждались видом Везувия. Вечером грек пригласил его на ужин  и
спросил, не желает ли он получить еще 45 карлино от  трех  других
бутылей со ртутью. Казанова вежливо возразил, что он  всего  лишь
хотел поделиться с ним опытом.
    "Вы богаты?",  спросил  грек.  "Нет",  ответил  Казанова;  он
работал со своим дядей над размножением золота, но это  оказалось
слишком дорого. Казанова расплатился с хозяином и заказал коляску
на утро.
    Грек пришел рано утром, чтобы выпить  с  ним  кофе  и  купить
другие "тайны" Казановы. Казанова потребовал  две  тысячи  унций,
грек дал ему задаток: чек на пятьдесят  унций  в  банке  рядом  с
гостиницей. Казанова немедленно получил деньги. Грек выставил ему
вексель на две тысячи цехинов, подлежащий оплате в течении восьми
дней. За это Казанова научил его своим "тайнам". Грек был опьянен
надеждой, но вечером вернулся  печальным.  Операция  удалась,  но
ртуть больше не была чистой.
    Казанова закричал, что грек его обманывает, что  его  "тайны"
он хочет выжулить ни за что. Он пожалуется на него в Неаполе,  он
сделает его всеобщим посмешищем. Он высокомерно предложил забрать
пятьдесят цехинов и был счастлив, когда грек их не взял.  Вечером
в гостинице они ужинали за разными столами. Утром грек  предложил
еще пятьдесят цехинов  в  обмен  на  вексель.  После  двух  часов
переговоров Казанова согласился и получил  вдобавок  расписку  на
бочку мускатного вина в Неаполе и роскошный футлярчик  с  дюжиной
серебряных опасных бритв. Они расстались в полной дружбе.
    В Салерно Казанова  приоделся.  В  Козенце  он  нанял  легкую
повозку и въехал в Мартирано как молодой благородный господин. По
пути он думал о цветущих колониях древних греков.  Здесь  Пифагор
обучал послушников  гармонии  сфер,  переселению  душ,  глубокому
смыслу чисел, ключам к природе  и  миру.  Как  странно  выглядела
голая нищета этих  мест,  которые  славились  в  древности  своим
плодородием.
    Бернардо де Бернардис, епископ Мартирано, неудобно  сидел  за
убогим столом и писал, когда вошел Казанова  и  преклонил  колени
для благословения. Епископ  обнял  его,  вздохнул  и  трогательно
извинился за бедность. Он приказал слуге поставить третий прибор.
Ко  двору  епископа  принадлежали  лишь   женщина   канонического
возраста и неграмотный священник. Просторный дом  был  так  плохо
построен и так убого обставлен, что для постели Казановы  епископ
был вынужден отдать один из двух своих матрацев. Трапезы были  из
постной пищи на прогорклом масле.
    Приход давал пятьсот дукатов в год, а у епископа было  долгов
на шестьсот дукатов. Вздыхая, он  сказал,  что  его  единственная
мечта это избавление  от  каракулей  монахов,  которые  последние
пятнадцать лет доводят его до  адского  бешенства.  Казанова  был
потрясен.
    Во всей округе не было ни литераторов, ни  хороших  книг,  ни
настоящего книготорговца,  ни  литературного  общества,  никакого
общения  с  научно  образованными  людьми,   и   едва   ли   один
обыкновенный читатель газет. Должен ли  Казанова  в  восемнадцать
лет жить далеко от культуры, без духовного соперничества?
    Глядя на сокрушения Казановы,  епископ  грустно  улыбнулся  и
обещал все, что может сделать его счастливым.
    На другой день во время службы Казанова увидел  весь  клир  и
большую часть общины. Люди таращились  на  его  тонкую  одежду  и
выглядели настоящими быками и коровами, женщины были  безобразны,
мужчины глупы.
    Тогда Казанова заявил епископу,  что  в  этом  городе  он  за
несколько месяцев определенно умрет от тоски.
    "Дайте мне ваше благословение и  отпустите  меня!  Или  лучше
уедем вместе! Я обещаю, что мы оба найдем наше счастье!" Над этим
предложением епископ смеялся целый день.
    Потом во искупление греха он сказал Казанове,  что  отпускает
его и, так как у него нет наличных, он дает  ему  рекомендацию  к
неаполитанцу  Дженнаро  Поло,  который  должен  будет   отсчитать
Казанове шестьдесят дукатов на путевые расходы. Казанова с трудом
уговорил епископа принять в дар дюжину серебряных  бритв;  святые
братья оценили их в шестьдесят дукатов.
    Пять его спутников выглядели бандитами, и он вел себя, как  у
него нет денег; в постели не раздевался и  рекомендует  это  всем
молодым людям на дорогах южной Италии, классической стране  любви
к мальчикам.
    16 сентября 1743 года (одна из немногих точных дат  Казановы,
который слишком часто не  придерживается  абсолютной  истины)  он
приехал в  Неаполь.  Господин  Дженнаро  Поло,  которому  епископ
представил Казанову как превосходного молодого  поэта,  пригласил
его в свой дом, так как его сын тоже был поэтом.
    Во всех превратностях жизни  Казанова  выступает  дилетантом.
Без всяких необходимых средств или талантов он сразу хватался  за
самое  трудное.  Быстро  удовлетворенный,  от   так   же   быстро
разочаровывается и мигом отвлекается. Он хотел сделать  из  своей
жизни большой роман и ублажал себя мириадами мелких  эпизодов.  С
бесконечными усилиями он добрался до  Мартирано,  первой  ступени
его большой церковной карьеры, и при первом же плохом впечатлении
отступил. Неверная цель! Излишние усилия! Какой  мрачный  поворот
для возвращения назад!
    Он вскоре понял свой  экстравагантный  характер  экстремиста,
который с колоссальными затратами добивается  простейшего  и  так
драматизирует  обыденное,  как  будто  это  чудовищное.  Он   был
авантюристом по складу  характера  и  внутренней  склонности,  из
страха перед привязанностью и из жажды свободы, человек,  который
не только сделал из авантюризма профессию, но и мчался за  любыми
приключениями, сам из всего творил приключения, даже там, где для
них не было повода.
    При  всем  при  том  он  был,  вообще  говоря,   практическим
человеком.   Как   только   он   чувствовал   безнадежность   или
неблагоприятность дела, он без долгих приготовлений и без больших
жертв все прерывал и с новой энергией  решительно  устремлялся  к
новым целям.
    Ничто не устрашало  его  больше,  чем  перспектива  здоровой,
нормальной, тихой жизни, и не то чтобы он сомневался в реальности
таковой, наоборот, он был слишком в ней убежден. Такой нормальной
жизни,  которую  он  представлял  себе  и  которой  страшился,  в
действительности не было вовсе.
    Едва  появившись  в  Мартирано  и   представив   себе   такую
перспективу нормального существования,  он  убежал  в  паническом
ужасе. Равным образом он содрогался перед постоянной  профессией,
постоянным домом, перед нормальным браком с детьми и с адресом на
земле.
Глава пятая. Секретарь кардинала



                        Любая профессия - предрассудок...
                        Предпосылка совершенства - праздность...
                        Если вообще существует цель в жизни,
                        то это: всегда ввергаться в новые
                        искушения... Единственный способ не
                        поддаться искушению это уступить ему...
                        Нет другого греха, кроме глупости.
                                                Оскар Уайльд


    В Неаполе началась его удача. Рекомендательное  письмо,  один
сонет и  сказки  о  своих  предках  привели  его  из  деревенских
трактиров  и  пригородных  борделей  в  дома  богачей,  в   салон
герцогини, к великим ученым.
    Друг-хозяин Казановы доктор Дженнаро Поло  смеялся  сердечно,
но слишком часто.  Казанова  изображал  нищету  Калабрии.  Доктор
Дженнаро рассыпался в смехе. Его красивый четырнадцатилетний  сын
Паоло написал оду своей родственнице герцогине де Бовино, которая
назавтра должна была  надеть  покров  монахини.  Казанова  тотчас
написал сонет для молодой послушницы. Паоло отнес оду и  сонет  в
печатню. На следующий день оба получили наивысшую похвалу.
    Неаполитанец  дон  Антонио  Казанова  пришел  увидеть   поэта
Казанову. Джакомо рассказал, что  он  правнук  знаменитого  поэта
Маркантонио Казановы, умершего  в  1528  году  в  Риме  от  чумы;
неаполитанец заключил своего венецианского "двоюродного брата"  в
объятия, а доктор Дженнаро так бешено смеялся  над  этой  "сценой
узнавания", что его жена боялась самого  худшего,  так  как  дядя
Дженнаро уже когда-то умер от смеха.
    Дон Антонио Казанова пригласил обоих поэтов на ужин, у своего
портного заказал для Джакомо элегантный костюм и голубой сюртук с
золочеными пуговицами, чтобы представить его герцогине де Бовино,
и подарил трость с золотым набалдашником ценой в двадцать золотых
унций. Казанова знал точный денежный  эквивалент  всех  подарков,
так как рано или поздно относил их в ломбард.
    У доктора Дженнаро Казанова познакомился с маркизой  Галиани,
сестрой аббата Галиани, знаменитого  противника  Иоганна  Иоахима
Винкельмана; у герцогини де Бовино - с ярким доном Лелио Караффа,
который   предложил   ему    стать    воспитателем    племянника,
десятилетнего герцога де Маддалони.
    Казанова верил, что может найти свое счастье  в  Неаполе,  но
судьба позвала его в Рим. Он попросил у Караффы  рекомендательное
письмо и получил два: к кардиналу Аквавива, и к отцу Джорджи.
    Чтобы   избежать   аудиенции   у   неаполитанской   королевы,
саксонской принцессы, он ускорил отъезд: ведь она знала, "что моя
мать была в Дрездене".
    Он уже знал силу предрассудков.  Страх  осмеяния  преследовал
его, как и многих других  юмористов,  которые  лучше  знают,  как
смешны могут быть люди.
    От одного насмешливого взгляда донны  на  свой  новый  костюм
Казанова  потерял  все  самообладание  и  весь  вечер   просидел,
проглотив язык. Этот замечательный проходимец, который всю  жизнь
в любом обществе чувствовал себя как дома (но нигде дома не был),
признается читателям, что в любом обществе ему было не  по  себе,
когда кто-нибудь пристально его  разглядывал.  Таким  неуверенным
был  человек,  построивший  всю  свою   карьеру   на   наигранной
уверенности.
    Дон Антонио подарил ему золотые часы,  доктор  Дженнаро  Поло
среди непрерывного смеха - шестьдесят дукатов, его  сын  Паоло  -
обещание вечной дружбы. У почтовой кареты "их слезы  смешались  с
моими".
    В почтовой карете он нашел господина  лет  сорока-пятидесяти,
который на  неаполитанском  диалекте  болтал  с  двумя  красивыми
молодыми дамами, отвечавшими ему на  римском  диалекте.  Казанова
молчал пять часов подряд.
    В Капуе по старому итальянскому обычаю все  четверо  получили
одну комнату с двумя постелями. Неаполитанец объявил,  что  будет
иметь честь спать в одной постели с господином аббатом.  Казанова
с серьезной миной ответил,  что  господин  может  делать  все  по
своему желанию.  Дамы  засмеялись:  Казанова  ответил  лучше.  Он
увидел в этом хороший знак. К чему? Так быстро бежали его мысли к
единственной цели. Кучер шепнул ему, что адвокат Кастелли едет  с
женой и невесткой.
    В Террачине они получили три постели, жена адвоката,  спавшая
с сестрой на средней постели,  лежала  на  расстоянии  протянутой
руки от постели Казановы. Весь день он шутил со всеми и  смеялся.
Но как только он отважился скользнуть к ним в постель, она встала
и легла с мужем. Ревнивый Казанова на  следующий  день  дулся  на
нее. В Сермонетте, идя к обеду, она взяла его под руку. Адвокат и
невестка следовали в отдалении. Казанова  и  супруга  объяснились
намеками, он поцеловал ее руку, а когда она засмеялась - ее губы,
пьяный от счастья.
    В  Велетри,  где  кишели  солдаты,  они  получили  комнату  с
альковом для дам и с отдельно  стоящей  постелью.  Когда  адвокат
захрапел, Казанова направился в альков, но  адвокат  проснулся  и
начал его искать, заснул снова и полчаса спустя  повторил  ту  же
игру при новой попытке Казановы.
    Вдруг они услышали ружейные выстрелы, шум на лестнице,  крики
на улицах, в дверь застучали. Адвокат затряс Казанову,  испуганно
говоря:  "Что  такое?"  Дамы  громко  просили   света.   Казанова
перевернулся на другой бок. Адвокат выбежал из комнаты за светом.
Казанова запер дверь, защелкнув замок так, что  его  нельзя  было
открыть без ключа. Чтобы успокоить дам, он пробрался в  альков  и
уже было начал использовать удобный случай,  так  как  у  супруги
нашел лишь слабое сопротивление,  но  вдруг  от  тройной  тяжести
постель развалилась.  Тут  постучал  адвокат.  Сестра  побрела  к
двери.  Казанова,  уступив  просьбам  супруги,  нащупал  дверь  и
закричал, что нужен ключ. Когда адвокат ушел за ключом,  Казанова
перед дверью дерзнул схватиться  с  обоими,  и  был  немилосердно
отвергнут одной, но весьма дружественно  принят  другой.  Наконец
заскрипел ключ, все трое пошли в свои постели, адвокат  вошел  со
светом  и  с  облегчением   засмеялся,   когда   увидел   дам   в
развалившейся постели.
    Он позвал Казанову посмотреть на беспорядок и рассказал,  что
немецкие солдаты напали  в  местечке  на  испанские  войска,  что
привело к обмену пулями. Все уже было тихо. Адвокат  поблагодарил
Казанову за хладнокровие и улегся рядом с ним.
    (Нападение на Велетри  произошло  на  самом  деле,  однако  в
другом году, чем нападение Казановы на супругу адвоката, из  чего
многие критики заключили, что он приделал исторические  украшения
к эротическому приключению, которое либо запомнилось ему не таким
приятным, либо было хуже на самом деле.  По  своему  обыкновению,
рассказывая историю, он бросил на нее сияющий глянец.)
    За завтраком сестра  дулась,  а  супруга  смеялась.  Казанова
насмешливо называл адвоката папашкой, пророчил ему сына, а сестре
прекрасной Лукреции делал множество комплиментов с намеками;  она
ехала в Рим, чтобы выйти замуж за служащего банка  Святого  Духа,
адвокат ехал на процесс, Лукреция, бывшая замужем уже  два  года,
ехала к матери, в чьем доме они  остановятся  и  куда  пригласили
Казанову.
    В Риме Казанова остановился в гостинице на  площади  Испании.
Наконец он был в Риме,  восемнадцатилетний,  с  рекомендательными
письмами, украшениями, опытом,  хорошо  снабженный  одеждой,  так
себе - деньгами, свободный,  в  возрасте  когда  каждый  пытается
построить свое счастье, даже если имеет только приятное выражение
лица. Он чувствовал себя способным ко всему.  В  Риме  каждый  из
ничего мог достичь всего.
    Конечно, говорит старый Казанова, каждый должен "быть в  Риме
хамелеоном, протеем, Тартюфом, непроницаемым комедиантом,  должен
поступать подло,  все  скрывать  и  в  страшном  пекле  выглядеть
холодным".  Кто  презирает  лицемерие,  должен  ехать  в  Англию,
считает Казанова.
    Он разыскал отца Джорджи, врага иезуитов, которые устроили на
него покушение. Патер пригласил  заходить  регулярно,  чтобы  все
объяснить, советовал больше молчать в кофейнях, учить французский
и не ходить к кардиналу Аквавиве в костюме франта.
    Дон    Гаспаро    Вивальди,    которому    Казанова    принес
рекомендательное  письмо  от  дона  Антонио  Казановы,   по   его
поручению отсчитал сто  римских  дукатов.  Казанова  "не  мог  их
отклонить, да и не хотел". Римляне и  чужаки  ругали  в  кофейнях
папу и иностранные войска дерзко, как нигде, и в постный день ели
мясо. Римляне  боялись  только  инквизиции,  как  парижане  своих
lettres de cachet.
    1 октября 1743 года  Казанова  впервые  в  жизни  побрился  и
отметил в воспоминаниях день и час.
    Кардинал   Аквавива    осмотрел    его    и    не    прочитав
рекомендательного письма отправил к аббату Гама.
    Траяно Аквавива из  старой  неаполитанской  семьи  был  тогда
сорока  семи  лет  и  уже  двенадцать   лет   кардиналом,   самым
могущественным и великолепным господином  в  Риме  и,  как  писал
Шарль  де  Броссе,  "un  grand  debrideur  des  filles"  (большим
любителем девушек),  был  директором  испанских  дел  при  курии,
владел епископатом Монреаля и другими большими доходами.
    Аббат Гама, веселый сорокалетний португалец, сказал Казанове,
что  он  будет  жить  в  Испанском  дворце  и  обедать  вместе  с
двенадцатью аббатами, сплошь секретарями. Для занятий французским
он рекомендовал адвоката Далакуа, живущего  напротив  палаццо  ди
Спанья. Домоправитель выплатил  ему  содержание  за  три  месяца,
шестьдесят талеров, и показал, где входная  дверь.  Лакей  провел
в отведенную красивую комнату на третьем этаже.
    Однажды  утром  после  мессы   Казанова   встретил   молодого
человека, который вместе с ним брал уроки у Далакуа и ухаживал за
его красивой дочерью Барбарой, часто заменявшей отца.
    В  крытой  галерее  близлежащего  монастыря  молодой  человек
рассказал, что уже шесть месяцев любит Барбару,  уже  три  месяца
обладает ею, но пять дней назад Далакуа застал их в постели,  его
выгнал, а дочь запер. Написать он ей не может,  к  мессе  она  не
пришла ни разу. Он  не  может  к  ней  посвататься,  у  него  нет
доходов, у нее тоже нет ничего. Казанова посоветовал  забыть  ее.
На мосту через Тибр  юноша  подозрительным  образом  уставился  в
поток.
    На другой день Барбара, уходя после занятий, уронила  письмо.
Казанова поднял, оно предназначалось любовнику. Он решил, что  на
следующий день вернет письмо, но она не пришла.  Однако  в  своей
комнате он нашел любовника, образ подлинного горя,  и  отдал  ему
письмо. Из сентиментальности он совершил первую ошибку.  Любовник
попеременно целовал то Казанову, то письмо, и  попросил  передать
совершенно невинный ответ. Так  Казанова  стал  postillon  d'amur
(почтальоном любви).
    В воскресенье Казанова повел свою Лукрецию  с  семейством  на
прогулку к вилле  Лудовичи.  Перед  обедом  они  гуляли  в  саду.
Адвокат сопровождал тещу, Анжелика - жениха, Лукреция  взяла  под
руку Казанову.
    Он признался: "Ты первая женщина, которую я люблю".
    "В самом деле? О, несчастье, ты меня покинешь!  Ты  -  первая
любовь моего сердца."
    Они сели на траву и поцелуями стирали слезы друг друга.  "Как
сладки слезы любви!", вздыхает старый Казанова.
    Она  лежала  перед  ним  "в  восхитительном  беспорядке".  Он
спросил, не подозревает ли кто об их любви?
    Муж - конечно нет, мать - может быть. Анжелика  знает  все  с
тех пор, как постель развалилась под ними, и жалеет ее. Без  него
Лукреция никогда не узнала бы  настоящей  любви.  К  супругу  она
чувствует лишь ту любезность, к которой ее обязывают  супружеские
узы.
    Все утро они сотни раз говорили друг  другу,  как  велика  их
любовь и как она обоюдна.
    После  еды  они  снова  ходили  парами  в   лабиринте   виллы
Альдобрандини. Ему казалось, что он видит Лукрецию в первый  раз.
Ее глаза  сверкали  любовью  к  жизни.  "Бессознательное  желание
привело нас в  уединенное  место."  Посреди  широкой  лужайки  за
густыми кустами высоко росла трава. Они окинули взглядом  большую
открытую лужайку, которую не мог незаметно  пересечь  даже  заяц.
Пешком до них нельзя было дойти даже за четверть часа.
    Безмолвно они совлекли друг с друга все покровы.  Они  любили
друг друга два  часа  подряд.  В  едином  порыве  под  конец  они
радостно воскликнули: "Любовь! Благодарю тебя!"
    Смешно, что Казанова хуже всего  пишет  там,  где  изображает
любовь,  острое  и  краткое  наслаждение  или   (иногда)   любовь
продолжительную. Тогда он хватается за первые  попавшиеся  фразы.
Он  теряет  всю  наглядность.  Его  язык  становится  сдавленным.
Возможно, разумеется, что эти места были  в  оригинале  ясными  и
прозрачными, а мы читаем только плохую перезапись добродетельного
обработчика.
    Возвращаясь, Лукреция и Казанова  провели  два  сладких  часа
визави в двухместной коляске. Они вызвали природу на соревнование
и должны были прервать пьесу перед  заключительным  актом  уже  в
Риме. ("Я вернулся домой немного уставшим.")
    Далакуа был болен, и две  недели  подряд  уроки  французского
давала Барбара. Казанова открыл в себе новое  чувство  к  юным  и
красивым девушкам: сострадание.  Он  начал  побаиваться  любовной
истории Барбары. Но было поздно.
    По  совету  своего  кардинала  как-то  утром  он   поехал   в
Монте-Кавальо, летнюю резиденцию папы, и вошел в комнату,  где  в
одиночестве  сидел  Бенедикт  XIV  -  Просперо  Ламбертини,  друг
литературы. Казанова поцеловал крест на туфле его преосвященства.
    "Кто ты?", спросил Бенедикт. "Я слышал о тебе. Как ты попал в
дом такого высокопоставленного кардинала?"
    И  вот  Казанова  уже  посреди  рассказа,  у  папы  от  смеха
выступают слезы, а Казанова  все  рассказывает  одну  историю  за
другой так живо, что святой отец просит  его  приходить  снова  и
дает ему разрешение читать  любые  запрещенные  книги  (к  досаде
Казановы лишь устное).
    Во второй раз  он  увидел  папу  на  вилле  Медичи,  Бенедикт
подозвал его, с удовольствием слушал  его  остроты,  и  освободил
(опять устно) от запрета скоромной пищи во все постные дни.
    В конце ноября жених Анжелики пригласил всю семью и  Казанову
в свой дом в Тиволи. Лукреция сумела устроить так, что  вместе  с
сестрой Анжеликой они провели ночь в комнате  рядом  со  спальней
Казановы. Адвокат спал с пятнадцатилетним братом Лукреции,  донна
Чечилия  со  своей  младшей   двенадцатилетней   дочерью.   Жених
Анжелики, дон Франческо, взяв  свечу,  проводил  Казанову  в  его
спальню и  торжественно  пожелал  доброй  ночи.  Всю  свою  жизнь
Казанова любил комедию.
    Анжелика не знала, что Казанова  был  их  соседом,  но  он  и
Лукреция с проницательностью влюбленных тотчас  поняли  все.  Его
первым порывом было поглядеть на них через замочную скважину.  Он
увидел жениха с фонарем, сопроводившего сестер. Тот зажег ночник,
пожелал спокойной ночи и ушел.  Обе  красавицы  сели  на  софу  и
начали вечерний туалет. В этом счастливом  климате  спят  нагими.
Лукреция велела сестре лечь к окну. Поэтому девушка нагой  прошла
через всю комнату и Казанова насладился ее видом.
    Лукреция  погасила  свет.  Казанова  мгновенно  разделся.  Он
открыл дверь и нырнул в объятия Лукреции.  Она  прошептала:  "Мой
ангел! - Спи, Анжелика!"
    Казанова любил зрителей своей  радости.  Позже  он  пригласил
читателей в театр своих воспоминаний.
    Наконец любовная пара уснула, чтобы с рассветом  "ринуться  в
новую битву". Тут Казанова вспомнил о  свидетельнице  и  попросил
Лукрецию взглянуть на нее. Не могла ли Анжелика невольно  увидеть
и рассмотреть то, что ей не следовало видеть?
    Лукреция была уверена  в  сестре.  "Обернись",  сказала  она,
"посмотри,  какое  счастье  ожидает  тебя,   когда   ты   впервые
полюбишь."
    Семнадцатилетняя  девушка,  достаточно  натерпевшаяся  ночью,
обняла  сестру  и  среди  множества  поцелуев  сказала,  что   не
сердится.
    Лукреция сказала: "Обними ее, милый друг!" Она толкнула его к
Анжелике, которая неподвижно замерла в его объятиях. Из приличия,
так как он не хотел ничего отнимать у Лукреции, он дал  ей  новое
доказательство своего пыла, лишь  подстегнутого  возбуждением  от
Анжелики. Анжелика впервые видела любовную  борьбу.  Изнемогающая
Лукреция умоляла его закончить. Он был неумолим и она  уклонилась
от него. В тот же миг он обнял Анжелику, которая принесла  Венере
свою первую жертву.  Лукреция  восхищенно  целовала  любовника  и
воспламененную  сестру,  которая  трижды  изнемогла  в   объятиях
Казановы.
    Согласно  всегда  самодовольному  Казанове,  Анжелика  в  его
объятиях была столь же счастлива, как  и  ее  сестра.  Он  быстро
процитировал  ряд  классических  стихов,  полных   мифологической
игривости, и ускользнул в свою комнату. Вскоре он  услышал  рядом
жизнерадостный    голос    адвоката,    который    смеялся    над
сестрами-засонями, он  постучал  и  в  дверь  Казановы  и  весело
грозил, что пошлет к дамам делать им прическу.
    После завтрака Казанова ласково упрекал Лукрецию: не надо так
гордиться тем, что она посвятила  сестру.  После  ее  отъезда  он
должен унаследовать  Анжелику.  Муж  вряд  ли  в  течении  недели
закончит дела. Казанова был опечален и утешался тем,  что  жениха
ждут свадебные разочарования.
    Возвращаясь с Лукрецией в коляске визави  Казанова  три  часа
подряд доказывал ей свои чувства. После  ее  отъезда  он  занялся
делом.  В   своей   комнате   он   усердно   делал   выписки   из
дипломатической корреспонденции.
    Вместо морального Казанова всегда видел  лишь  комическое.  В
восемнадцать лет его  поведение  не  выглядит  необычным.  Но  он
оставался таким же и в пятьдесят и в шестьдесят.
    Когда он желал женщину, а это случалось часто  и  быстро,  он
действовал так, как будто на земле есть только он и эта  женщина,
как будто есть только его  внимание  и  чувство,  причем  широкое
именно настолько, насколько нужно для ее  завоевания.  Физическая
любовь  казалась  ему  исключительным  делом  двух  индивидуумов,
которое направляется лишь по их теперешнему страстному желанию.
    В рождественскую  ночь  любовник  Барбары  пришел  в  комнату
Казановы и бросился на  софу.  Барбара  носит  под  сердцем  плод
любви. Она хочет покинуть Рим или умереть, если  любовник  ей  не
поможет.
    "Вы должны не ней жениться", объявил Казанова,  который  знал
как давать моральные советы другому.
    Любовник снял жилище, примыкающее к дому Барбары и  по  ночам
проникал к ней через чердачный люк.
    Через восемь  дней  около  одиннадцати  вечера  он  пришел  в
комнату Казановы с незнакомым аббатом.  Казанова  узнал  Барбару.
"Вы хотите войти?"
    "Да! Аббат и я... мы проведем ночь вместе."
    "Желаю счастья! Но отсюда, пожалуйста, уходите!"
    Когда через несколько  дней  около  полуночи  Казанова  хотел
запереть дверь, в нее ввалился аббат и бездыханный упал в кресло.
Это была Барбара. Он резко упрекнул ее и приказал уходить.
    Со слезами она бросилась к его ногам.
    Коляска любовника ожидала во тьме. Час назад она со служанкой
ускользнула сквозь чердачный люк в комнату любовника, переоделась
для бегства и заспешила  по  улице.  Служанка  с  узелком  прошла
вперед,  Барбара  на  углу  завязывала  распустившийся  шнурок  и
видела, как служанка садится в  коляску.  Вдруг  тридцать  сбиров
окружили коляску, один влез на козлы, натянул вожжи, и коляска  с
любовником, служанкой и сбирами умчалась. Первый импульс  толкнул
ее к Казанове. Она ко всему готова, даже к смерти. И поток слез.
    Он увидел перед собой бездну. Но  эти  слезы!  Ее  прекрасные
глаза! "Моя бедная девочка", пробормотал он,  "а  когда  настанет
день?"
    Смертельно побледнев, она опустилась на пол.  Он  расшнуровал
ее лиф, сбрызнул водой лицо и грудь, лучше, чем лучший  чичисбей.
Она пришла в себя. Она замерзла. Ночь была холодной.  У  него  не
было огня. Она должна лечь в его постель. Он ведь поклялся беречь
ее.
    "Ах,  господин  аббат,  единственное   чувство,   которое   я
пробуждаю, это сострадание." Она была беспомощна от слабости,  он
раздел ее и отнес в постель,  лучше,  чем  лучшая  горничная.  Он
открыл,  что  сострадание  может  быть  сильнее,  чем  обнаженные
прелести. Он спал рядом в одежде и разбудил ее на  рассвете.  Она
оделась. Он повел ее на верхний этаж, в одно не  очень  приличное
место, которое однако никто не посещал.
    Там   он   заставил   ее   написать   свинцовым    карандашом
по-французски: "Монсиньор,  я  приличная  девушка,  но  переодета
аббатом. Ваша светлость, я умоляю Вас принять меня; я скажу  свое
имя наедине. От Вашего великодушия я жду спасения своей чести."
    Он  наставлял,  что  когда  по  этому  письму  ее  позовут  к
кардиналу, она должна преклонить перед ним  колени  и  откровенно
рассказать свою историю, только не то, что  она  провела  ночь  в
постели Казановы; пусть она была всю ночь на верхнем этаже.
    Кардинал конечно убережет ее  от  позора,  и  так  или  иначе
соединит с любимым.
    Аббаты  за  столом  говорили  только  об  этом.  Молчал  один
Казанова. Позже Гама рассказал,  что  около  девяти  часов  очень
красивый аббат, похожий  на  переодетую  женщину,  передал  через
камердинера письмо для Его  светлости,  а  он  попросил  провести
аббата во внутренние комнаты и там оставил.
    Казанова выказал определенную  меру  холодного  интереса.  Он
верил, что все  уже  в  прекрасном  порядке,  что  кардинал  взял
Барбару под свою защиту. На другое  утро  Гама  сияя  от  радости
пришел к Казанове. Кардинал уже знает, что соблазнитель Барбары -
друг Казановы.  Он  думает,  что  Казанова  равным  образом  друг
Барбары, так как он брал у нее и у отца уроки  французского.  Они
убеждены, что  Барбара  провела  ночь  в  постели  Казановы.  Они
удивлены нескромным поведением Казановы. Казанова напрасно уверял
Гаму, что видел Барбару шесть недель назад, что ему смешна  мысль
о том, что она могла спать с ним. "Тем не менее эта  история  вам
повредила", сказал Гама.
    Вечером оперу не давали, и Казанова  без  стеснения  пошел  к
кардиналу. На другой день Гама рассказал, что  кардинал  отправил
Барбару в монастырь и заплатил за переезд. Ее история скоро стала
темой болтовни в Риме. Казанове  приписывали  главную  роль.  Он,
естественно, все отрицал. Отец Джорджи  наставлял  его,  что  все
зависит от случайностей и от мнения людей, а не от  правды.  Если
Казанова в сорок лет будет  на  конклаве  выдвинут  в  папы,  эта
история может ему повредить.
    Когда в начале поста разговоры  поутихли,  кардинал  Аквавива
пригласил его в кабинет. В Риме утверждают, что он и Казанова  из
корысти покровительствуют любовнику Барбары. Вообще  говоря,  эта
болтовня его не трогает. Тем не  менее  ни  один  кардинал  такую
болтовню не игнорирует. Поэтому Казанова должен покинуть свой дом
и Рим, конечно под каким-нибудь благовидным предлогом или даже  с
важным  делом.  У   кардинала   везде   друзья.   Благодаря   его
рекомендации Казанова найдет место. Утром  на  вилле  Негрони  он
должен назвать ему цель своей поездки и через восемь дней уехать.
    "Уходите",  сказал  он,  когда  Казанова  пустил  слезу.  "Не
показывайте мне своего отчаянья."
    Два часа Казанова ходил по садам  виллы  Боргезе.  Он  был  в
отчаяньи. Он полюбил Рим. По дороге к счастью он упал в пропасть.
Что было его главной ошибкой? Слишком большая любезность.
    На другой день он доверил  кардиналу  всю  драму  влюбленных.
Весь в слезах целый час он говорил о своем горе. Кардинал спросил
только: "Куда?"
    От гнева у Казановы высохли слезы: "В Константинополь!"
    Кардинал помолчал немного и сказал со смехом: "Я  благодарен,
что не в Исфахан! Тогда у меня были бы затруднения.  Вы  получите
специальный паспорт, потому что в  Романьи  на  зимних  квартирах
стоят две армии."
    Дома Казанова  сказал  себе,  что  он  либо  свихнется,  либо
доверится вдохновению своего доброго ангела.
    Через два дня кардинал  вручил  ему  паспорт  и  запечатанное
письмо  к  Осману  Бонневалю  -   паше   Карамании,   жившему   в
Константинополе.   Венецианский   посланник    да    Лецце    дал
рекомендательное письмо к богатому турецкому другу.
    Донна Чечилия при расставании  сказала,  что  Лукреция  скоро
станет матерью. В  первый  раз  Казанова  хвастается  отцовством.
Анжелика конечно не пригласила его на свадьбу.
    Папа послал привет Бонневалю; свое благословение он  едва  ли
мог послать, так  как  Бонневаль,  происходивший  из  древнейшего
французского графского рода и бывший  генералом  принца  Евгения,
стал мусульманином и генералом янычаров. Однако, папа благословил
Казанову и подарил золотой венок с розами из агата - стоимостью в
двенадцать цехинов.
    Аквавива вручил ему кошелек с  семьюстами  цехинов.  Казанова
ехал в  почтовой  карете,  рядом  были  мать  и  дочь;  они  были
уродливы, путешествие скучным.
Глава шестая. Беллино и фенрих Казанова



                                    Я Казанова. Путешественник.
                                       Казанова. "Воспоминания"

    В Анконе он начал жизнь авантюриста. Семь  месяцев  назад  он
приехал сюда, чтобы возможно стать папой. С венком  каменных  роз
от папы он снова появился в Анконе на пути в Турцию.
    Тогда, несмотря на сверкающие перспективы,  он  был  вынужден
жить на милостыню нищенствующего монаха, сегодня у него  не  было
перспектив, но была тысяча цехинов. В Калабрии  он  отказался  от
карьеры  из  страха  перед  скукой,  в  Риме   он   разрушил   ее
состраданием к беременной женщине; вместо того чтобы начать новую
карьеру, следующие  двадцать  лет  он  смеялся  над  серьезностью
жизни, из-за игры слов уехав в  Константинополь,  где  его  ждали
только приключения и чужой замкнутый мир.
    Именно потому, что он жил без  плана  и  профессии,  он  стал
искателем эротических приключений. Вплоть  до  двадцати  лет  его
эротические авантюры были достаточно скромными.  Он  познал  двух
полудевочек-полуженщин. Он любил две пары сестер  и  при  удобном
случае заимел молодую сестру. Это последовательность указывает на
будущего соблазнителя,  неохотно  упускающего  что-либо.  Юморист
вывел бы из этого новое психологическое правило.
    Все   его   случайные   победы   над   захваченной   врасплох
арендаторшей и  кухаркой  священника  в  Осаре  глубоко  устыдили
Казанову, получившего отказы от графини Бонафеде, от маркизы Дж.,
от племянницы священника  Анджелы,  от  куртизанки  Джульетты,  и
вероятно также от госпожи Вида и Барбары Далакуа.
    К двадцати годам у него были лишь две настоящие возлюбленные:
шестнадцатилетняя  Нанетта,  восемнадцатилетняя   Лукреция.   Обе
покорились слишком быстро, если не сказать  что  сами  соблазнили
его. На  первой  же  девушке,  захваченной  им  настойчивостью  и
дерзостью, он сразу же хотел  жениться  и  только  обстоятельства
предотвратили это.
    Он остановился в  Анконе  в  лучшей  гостинице,  поругался  с
хозяином, который в постный день  не  хотел  подать  ему  мясо  и
рассказал кастильскому поставщику испанской армии в Италии  Санчо
Пико, с  которым  познакомился  в  гостинице,  что  он  секретарь
кардинала Аквавивы, кем уже больше не был.
    Многие критики утверждали, что он  там  не  был,  и  что  его
пребывание в Калабрии, Неаполе и Риме протекало  по-другому.  Все
даты были перепроверены и было найдено, что  он  не  слишком  ими
манипулировал. Следуя Густаву  Гугитцу,  Казанова  возвратился  в
Анкону не 25 февраля 1744 года, как написано в воспоминаниях, а в
начале 1745 года, когда уже шла война за  австрийское  наследство
между испанскими и австрийскими войсками  в  северной  Италии.  К
счастью в своем окружении Казанова встречал меньше скептиков, чем
в потомках.
    "Вы  любите  музыку?",  спросил  Санчо  Пико.  "Рядом   живет
примадонна." Казанова последовал за ним, он любил примадонн.
    За столом сидела пожилая женщина, две  хихикающие  девушки  и
два  картинно-красивых  мальчика.   Старший,   кастрат,   и   был
"примадонной", ему было самое большее семнадцать лет.  Как  и  во
всем церковном государстве, в Анконе певицы театра тоже  ценились
за  невыносимое  побуждение  к  греху.  Младший  сын,   Петронио,
выступал в качестве  танцовщицы.  Чечилия  учила  музыку,  Марина
занималась танцами; Казанова, который из  молодых  женщин  всегда
ценил  и  предпочитал  самых  молодых,  давал  им  одиннадцать  и
двенадцать лет.
    Семейство происходило из Болоньи,  жило  своими  талантами  и
было по обычаю болонских комедиантов столь весело,  что  Казанова
был опьянен их яркой радостью. Кастрат Беллино сел  к  клавиру  и
чарующе спел. Он был похож на Лукрецию и на маркизу Дж.,  у  него
была красивая грудь, жгучие глаза и Казанова мог поклясться,  что
Беллино - женщина в мужском платье.
    Чтобы разрешить эту  эротически смущающую  загадку,  Казанова
откладывал отбытие со дня на день, тратил цехины на  детей  и  на
мать, страдавших от бедности и от злости театрального  директора,
по просьбе Беллино взял Петронио слугой, приглашал  семейство  на
кофе, на обед, на кипрское вино и тем не менее находил у  Беллино
холодный отклик. Он получил только поцелуй от  Петронио,  который
прикоснулся полуоткрытыми губами, но когда Казанова объяснил, что
это  не  в  его  вкусе,   этот   Гитон,   этот   профессиональный
сладострастник совершенно расстроился.
    Джакомо  всего  лишь  хотел  безвредно   провести   время   с
молоденькими девушками и распределял за столом  кипрское  вино  и
поцелуи направо  и  налево  Марине  и  Чечилии,  и  ко  взаимному
удовольствию ощупывал их сверху донизу, при этом он ухватился  за
кружевное жабо Беллино и открыл красивейшую грудь, как он говорит
"доказательство пола Беллино".
    "Этот недостаток", возразил Беллино, "я разделяю с товарищами
по судьбе". Когда же Казанова запечатлел на этой  груди  поцелуй,
Беллино убежал.
    Когда перед сном Казанова запирал дверь, пришла Чечилия,  уже
наполовину раздетая. Не возьмет ли господин  Беллино  с  собою  в
Римини, где тот выступит в опере?
    Только если он получит желанное объяснение!
    Чечилия убежала и сразу вернулась. Беллино уже в постели,  но
завтра  утром  он  выполнит  желание  господина,  если   господин
отсрочит отъезд еще на двадцать четыре часа.
    Только если Чечилия проведет с ним ночь!
    "Вы любите меня?", восхищенно спросила девушка. Он  очень  ее
любит. Она побежала к матери, спросить  разрешения,  и  вернулась
сияя от радости - мать считает  его  благородным  человеком.  Она
считает его щедрым. Чечилия поклялась,  что  девственница,  мигом
заперла дверь и бросилась в его объятия. Она была милой, но он не
был влюблен. Утром  он  осчастливил  мать,  подарив  Чечилии  три
дублона.
    Из-за этого днем дулась Марина. Ночью  он  спал  с  Чечилией.
Утром он уедет с Беллино. Ею пренебрегли.
    "Ты хочешь денег?", смеясь спросил Казанова.
    "Речь идет о любви", возразила она.
    "Ты еще слишком мала."
    "Я  сильнее  Чечилии  и  еще  не  имела  возлюбленного."   Он
наполовину пообещал. Радостная она побежала к матери  за  свежими
простынями  на  утро,  чтобы  в  гостинице  ничего  не  заметили.
Удивленный плодами театрального воспитания, он нашел  свою  шутку
весьма удавшейся.
    На прогулке с Беллино они забрели в гавань и  из  любопытства
взошли на турецкое судно. Первой, кого они увидели на борту, была
греческая  рабыня  из  лазарета.  Она  стояла  рядом  со   старым
капитаном. Не подарив ей даже взгляда, он спросил капитана, что у
него на продажу, и капитан  провел  Казанову  и  Беллино  в  свою
каюту. Казанова сделал вид, что не находит ничего  существенного,
и наконец попросил прекрасную  жену  капитана  выбрать  для  него
что-нибудь. Турок засмеялся. Она что-то сказала по-турецки. Тогда
он вышел из каюты.
    В  следующее  мгновение  она  бросилась  на  шею  Казановы  и
вскричала: "Вот он, миг счастья!" Он сразу принял подходящую позу
и в спешке сделал с ней то, что ее господин пять  лет  не  делал.
Прежде чем он закончил, она услышала, что идет турок, со  вздохом
освободилась и так искусно встала перед Казановой,  что  он  смог
привести свою одежду в порядок, иначе это приключение  стоило  бы
ему многих денег или даже жизни. Несмотря на свое возбуждение, он
втайне смеялся над  Беллино,  который  дрожал  всеми  членами  от
неожиданности и смущения.
    Позднее Беллино объяснил, что это  невероятное  представление
дало  ему  особое  понимание  характеров  гречанки  и   Казановы.
Казанова же не объяснил ничего. Беллино должен  был  понять,  что
любовный акт для Казановы значит мало.
    Вечером Казанова ужинал с семейством, Чечилия и Беллино  пели
неаполитанские  песни.  В  полночь  Казанова   попросил   Беллино
объясниться. Но Марина уже ждала под дверью. Она вошла  боязливо,
думая что  Казанова  может  быть  не  в  духе,  сомневаясь  в  ее
девственности. Казанова успокоил ее, дал ей утром три  дублона  и
пошел к своему банкиру. Ему нужны были деньги для  Беллино,  если
тот окажется женщиной. Вечером после ужина, после кипрского  вина
и песен он предпринял новую атаку  на  Беллино  и  с  отвращением
отдернул руку. Ему показалось, что он наткнулся  на  мужчину.  Он
отослал его, утром он с ним уедет, Беллино больше нечего бояться.
    Они отправились со слезами девушек и  благословением  матери,
которая с венком из роз в руках бормотала "Отче  наш",  повторяя:
"Dio provedera"  (Помоги,  Господь).  Господь  помог  уже  скоро.
Многие из тех, кто живет запрещенным промыслом, контрабандисты  и
сводницы, обладают  таким  прекрасным  доверием  к  богу.  Уже  у
Горация воры просят помощи у богов.
    По дороге Казанова опять забыл все свои  намерения  и  сказал
Беллино: "Признайся, что ты  -  женщина!"  Он  угрожал  насилием.
Беллино расплакался и хотел выйти. Казанова растрогался. Но перед
Синигалией его опять  разобрало.  Сомнение  грызло  его.  Беллино
избегал любой проверки; тогда Казанова захотел  сделать  кастрата
женщиной  в   постели   или   самому   стать   ему   женщиной   в
противоестественном разврате.
    "Мои муки  были  невероятны",  наивно  говорит  Казанова.  Он
признается, что любовь и гнев приводят к фальшивой логике.
    В Синигалии он остановился в лучшей гостинице  и  так  как  в
комнате была только одна  постель,  спросил  "с  очень  спокойным
лицом", не хочет ли Беллино развести в  соседней  комнате  огонь.
Когда Беллино мягко  возразил,  что  хочет  разделить  постель  с
Казановой, тот сдержал радость. Он твердо решил оставить кастрата
в неприкосновенности. Он узнает силу своей воли.
    За столом Беллино сладострастно смеялся. Казанова нетерпеливо
встал. Беллино принес ночник, скромно разделся и лег  в  постель.
Когда  Казанова  улегся,  Беллино  прильнул  к   нему,   поначалу
безмолвно. Их уста слились и Казанова был на вершине наслаждения,
которого никогда еще не испытывал.  Влечениями  Беллино  говорила
чистая любовь. Новый пыл, море наслаждения. Казанова удвоил  свое
счастье счастьем Беллино. Следуя  своей  арифметике,  он  находит
четыре  пятых  своего  наслаждения  в  наслаждении,  которое   он
доставляет возлюбленной. Старость потому отвратительна,  что  еще
наслаждаясь сама, не может более доставлять наслаждение.
    "Ты рад? Я была достаточно влюблена?", спрашивала Беллино. "Я
не ошибаюсь?", спрашивал Казанова. Какая  неожиданность  и  какая
прелесть.
    Беллино начала рассказывать: "Меня зовут Тереза." У ее  отца,
бедного чиновника в Болонье, жил  знаменитый  кастрат  Салимбени,
который дебютировал в Милане в опере Хассе. Молодой  и  красивый,
он обучал двенадцатилетнюю Терезу. Целый год она  аккомпанировала
ему  на  клавире  и  в  постели.  Уже  целый  год  она  была  его
возлюбленной, когда ее отец умер, а  Салимбени  "плача"  сообщил,
что должен ее покинуть. Она плакала. Салимбени решил отправить ее
в Римини в пансион учителя музыки, где уже жил мальчик  по  имени
Беллино в возрасте  Терезы,  которого  изувечил  его  многодетный
больной отец, чтобы после смерти  отца  мальчик  содержал  других
детей своим певческим искусством. В Римини Салимбени  узнал,  что
мальчик Беллино днем раньше умер. Тогда  Салимбени  отдал  Терезу
под видом кастрата  в  пансион  матери  Беллино,  чтобы  там  она
выучилась петь и через четыре года под видом кастрата приехала  в
Дрезден, где он будет выступать  в  королевской  опере.  Никто  в
Болонье ее не знал. Братья и сестры Беллино  помнили  его  только
маленьким. Мать ублаготворилась деньгами.  Тереза  надела  одежду
мальчика,  обещала  ни  в  чьем  присутствии  не  раздеваться   и
назвалась именем Беллино. Когда развилась  грудь,  это  приписали
увечью. С помощью маленькой штучки, которую  дал  Салимбени,  она
создавала  иллюзию,   способную   устоять   перед   поверхностным
ощупыванием. За год до того, как она узнала  Казанову,  Салимбени
умер, а их мать нашла в театре Анконы место для  Беллино-певца  и
для Петронио-танцора.
    Тереза  призналась,  что   покорялась   Салимбени   лишь   из
благодарности, что Казанова первым превратил ее в женщину, что он
ее первый настоящий возлюбленный. Ради него она хотела  бы  снять
фальшивую  одежду,  сменить  фальшивый  пол,  фальшивое  имя,   и
зарабатывать свой  хлеб  как  певица.  Она  сыта  преследованиями
мужчин, которые подозревают в ней женщину, и  тех,  которые  ищут
удовлетворения с кастратом. Он должен спасти ее. Она  хочет  жить
благонравно и будет ему верна.
    Казанова пролил слезу, смешавшуюся с ее слезами.  Он  обещал,
что никогда не покинет ее.
    "Как ты могла допустить, чтобы я спал  с  твоими  сестрами?",
спросил он.
    "Вспомни нашу бедность! И разве я не видела твое  легкомыслие
с греческой рабыней? Ты ветреный, без чувства верности. Ты обижал
меня не сто ладов, любимый."
    Наконец, она сказала ему правду.
    Он просил, чтобы в Венецию  она  приехала  с  ним  в  женском
костюме. Она была готова  ко  всему.  После  счастливой  ночи  он
смотрел на спящую женщину. Он решил жениться на Беллино.
    Ее талант был золотым источником. Он не хотел жить  на  него.
Он устроил ей испытание. Едва она открыла глаза, он начал длинную
речь. Он хочет, чтобы она знала всю  правду.  Когда  он  истратит
деньги из кошелька, у него в этом мире не останется более ничего.
Его происхождение еще незначительнее, чем ее. У него нет никакого
таланта, никакого места, никаких шансов на деньги, нет  родителей
или друзей, никаких прав на что-либо,  никакого  плана  в  жизни.
Короче, у него есть лишь здоровье и молодость,  храбрость  и  ум,
прекрасные убеждения и литературные знания. По  крайней  мере  он
лично независим и не знает страха перед несчастьем  или  судьбой.
Однако, он мот. "Прекрасная Тереза! Так выглядит твой муж. Что ты
теперь скажешь?"
    Его оскорбило, что Тереза сразу поверила всему  плохому.  Она
могла бы из вежливости хоть  немного  посомневаться.  Она  тотчас
призналась, что подозревала это уже в Анконе. Она думает, что это
правда. Если он  беден  и  расточителен,  то  не  пренебрежет  ее
подарком, то есть ею самой и ее  талантом.  Она  призналась,  что
хочет заботиться о нем. Беллино нет  больше.  Она  -  Тереза.  Ее
таланта хватит на обоих в Венеции или везде, где он хочет.
    "Мне надо в Константинополь", объявил он.
    Она была готова. "И если ты боишься моего  непостоянства,  то
женись на мне!"
    "Завтра утром в Болонье я поведу тебя к алтарю."
    На следующий день они сидели в  Песаро  за  завтраком,  когда
какой-то унтер-офицер с двумя фузилерами  потребовал  документы  и
Казанова не нашел свой паспорт. Его привели к  маркизу  де  Гагу,
главнокомандующему испанской армии в Италии  во  время  войны  за
австрийское  наследство.  Знаменитый   генерал,   стоящий   среди
офицеров штаба, сказал что из милосердия не  расстреляет  его,  а
только задержит, пока из Рима не  придет  новый  паспорт.  Только
дезертиры теряют  паспорта  во  время  войны.  Кардинал  Аквавива
должен знать, что таким как он не дают поручений.
    Казанова просил Аквавиву прислать  новый  паспорт  в  военное
бюро в Песаро, дал Терезе сто цехинов и два  поцелуя,  и  обещал,
что через десять дней будет с ней в Римини.
    Его привели на гауптвахту в Санта Мария и он спал  на  соломе
между каталонскими солдатами. На соломе он  стал  философом.  Его
"философией"  был  безграничный,  бешено  самодовольный  оптимизм
эгоиста.
    Ночь  на  гауптвахте  принесла   ему   "небольшой   проигрыш"
(расставание с Терезой), "и большой выигрыш" (никогда  больше  он
не терял паспорт).
    Новый вахтенный офицер, очаровательный  француз,  предоставил
утром стол, стул, постель и обслуживание, выиграл у него  в  пике
три или четыре дуката и дал хороший совет:  не  играть  следующим
вечером в фараон, так как банкомет - грек.  В  самом  деле,  грек
выигрывал  целый  вечер,  только  по  своему  выговору   он   был
неаполитанец и звался дон  Бене  иль  Кадетто.  Француз  объяснил
Казанове: "греком" на жаргоне игроков зовется шулер.  Так  наивен
был Казанова в двадцать лет, так рано он столкнулся  с  шулерами.
Пять дней спустя проигравший игрок ударил "грека" палкой,  причем
тот сделал вид что ничего не заметил и спокойно  считал  выигрыш.
Несмотря на физиономия висельника,  он  был  приятным  человеком.
Через девять  лет,  когда  Казанова  вновь  увидел  его,  он  был
капитаном на службе королевы Марии-Терезии и  звался  д'Аффлиссо;
когда  Казанова  увидел  его  спустя  еще  десять  лет,  он   был
полковником и миллионером;  еще  позже  он  стал  заключенным  на
галерах.
    Всю жизнь Казанова встречал таких авантюристов, шарлатанов  и
мошенников с талантами и  без  оных.  Они  были  его  друзьями  и
врагами, он жил в их обществе, беспрестанно ездившим от двора  ко
двору, с коронации короля на следующий спектакль, с конгресса  на
воды, они вместе работали и интриговала друг  против  друга,  они
делили выигрыши в шулерской  игре  или  предавали  один  другого.
Казанова изучал их с  симпатией,  антипатией  или  со  смешанными
чувствами  восхищения  и  презрения,  он  ощущал  себя   с   ними
солидарным и в чем-то превосходящим их.
    На разных этапах жизни человек имеет разные взгляды на  себя,
на мир и на других людей. Самая распространенная ошибка - думать,
что человек развивает себя и свои возможности к лучшему.  Человек
- один в молодости, другой  в  старости.  С  каким  многообразием
различных  ощущений  рассматривал  Казанова   в   своей   длинной
приключенческой жизни этих  авантюристов,  их  головокружительные
восхождения и крушения, их блеск и нищету! В старости, из  тихого
места он подвел баланс всему с неожиданной строгостью и с  тайной
симпатией.
    На гауптвахте в Санта  Мария  Казанову,  как  пеструю  птицу,
узнала половина войска. Он ждал паспорта уже  девять  или  десять
дней. Однажды утром около шести часов он отошел за сто  шагов  от
часового, как один офицер спрыгнул с лошади, чтобы на три  минуты
исчезнуть в  кустарнике.  Казанова  импульсивно  схватил  уздечку
лошади, которая спокойно ждала хозяина, сунул  ногу  в  стремя  и
неожиданно сел в седло, первый  раз  в  жизни.  Внезапно  кобыла,
которую он вероятно потревожил ногой или  палкой,  рванулась  как
дьявол, и Казанова вцепился в  нее  руками  и  ногами.  На  оклик
последнего форпоста он при всем желании не мог ответить и услышал
свист пули возле уха. В конце концов  он  остановился  у  первого
форпоста австрийцев и возблагодарил господа, когда  смог  слезть.
"Куда вы так спешно?", воскликнул гусарский офицер.
    "Я скажу  только  князю  Лобковицу",  возразил  Казанова,  не
подумав,  что  же  он  должен  сообщить  генералу,   командующему
австрийской армией. Два гусара взяли Казанову в галоп и поскакали
в Римини к генералу.
    Ничего не  прося,  Казанова  с  удовольствием  рассказал  всю
историю. Генерал захохотал. Рассказ не очень правдоподобен  и  он
должен бы его задержать. Но чтобы избавить его от  неприятностей,
он прикажет своему адъютанту отвезти его к  цезенским  воротам  и
там отпустить. Он  должен  только  не  появляться  в  Римини  без
паспорта.
    Чтобы не бросаться  в  глаза,  он  квартировал  в  Болонье  в
скромнейшей гостинице, купил свежее белье  и  одежду  и  внезапно
пришел к мысли одеться как офицер. Портной по имени Морте  сделал
ему роскошный мундир  несуществующей  армии.  Мундир  был  белым,
куртка - голубая с золотыми и серебряными аксельбантами. С ним он
носил длинную шпагу с рукояткой из золотых и серебряных нитей. Он
купил длинную искусственную косу,  на  которую  прикрепил  дерзко
вздернутую шляпу с черной кокардой. С элегантной тростью  в  руке
он прогуливался по улицам Болоньи. Теперь он  переехал  в  лучшую
гостиницу. Этим он  был  обязан  мундиру.  Часами  он  восхищался
отражением в зеркале. "Я с восторгом нравился сам себе."
    В кофейне из-за газеты он тайком наблюдал, как им восхищаются
посторонние. Он был  счастлив.  В  одной  из  газет  он  причитал
заметку:   "Господин   Казанова,   офицер   королевского   полка,
дезертировал, после того как на дуэли  убил  капитана.  Никто  не
знает  точных  обстоятельств,  известно  лишь,  что  этот  офицер
прискакал в Римини на лошади  другого  офицера,  который  остался
лежать мертвым."
    После этого Казанова почувствовал недоверие  к  газетам  и  к
исторической   правде.   Он    смеялся    над    тем    случайным
обстоятельством, что как только набрел на идею сшить мундир,  так
другой офицер по  имени  Казанова  устроил  дуэль.  Конечно,  это
газетное сообщение уже распространилось в Венеции.
    Он решил  съездить  туда,  насладиться  триумфом  в  качестве
дуэлянта и жениться на Терезе. Тут  он  получил  от  нее  толстое
письмо.  Герцог  Кастропиньяно,  пятидесятилетний  неаполитанский
генерал, услышал ее пение и тотчас предложил годичный контракт  в
оперу Сан Карло за тысячу золотых унций и дорожные  расходы.  Она
попросила на раздумья восемь дней. К  письму  приложен  контракт,
который она подпишет только  по  желанию  Казановы,  так  как  ее
подлинной обязанностью является  пожизненное  служение  Казанове.
Если он хочет поехать с ней в Неаполь, она встретит его,  где  он
хочет. Иначе она порвет контракт и поедет с ним, куда он захочет.
    Первый раз в жизни он тщательно обдумывал  свое  решение.  Он
просил курьера заехать за ответом только на  следующий  день.  Он
колебался между тщеславием и любовью. Может  ли  Тереза  потерять
такой шанс? Может ли он вернуться  в  Неаполь  как  жиголо  некой
певицы, туда, где семь  месяцев  назад  он  играл  роль  молодого
господина, отпрыска старой аристократии? Должен ли он  закабалить
себя в двадцать лет? Отречься от большого  будущего,  которое  он
считал таким близким?
    Чтобы выиграть время, он написал Терезе,  что  в  июле  после
возвращения из Константинополя он конечно разыщет ее  в  Неаполе.
(Тем временем живи так, чтобы я не краснел  за  тебя.)  Благодаря
красоте она может сделать быструю карьеру, как и благодаря  своим
талантам. Однако, он не станет играть  роль  терпеливого  супруга
или услужливого любовника.
    Неделей  раньше  он  был  готов  на  совсем  другое.   Время,
признается Казанова,  и  в  любви  играет  главную  роль.  Тереза
ответила покорно и печально. Она будет ждать - пока он  будет  ей
писать. Это было его предпоследнее письмо. Через  четыре  дня  он
уехал в Венецию.
    Как позже Фабрицио - герой стендалевских  "Пармских  фиалок",
Казанова блуждал там и сям меж двух враждующих армий. Юный солдат
Стендаля посреди битвы при Ватерлоо тщетно ищет битву. Казанова в
разнообразных сюртуках и юбках искал удовольствий и  находил  их.
Как на венецианском маскараде менял он маски,  так  двадцать  лет
подряд Казанова менял профессии, мундиры и женщин, во  все  и  во
всех влюбленный, и особенно в самого себя.
    Перед отъездом он заплатил пятьдесят дублонов  за  похищенную
лошадь, получил паспорт и сундук.
    В Венецию он прибыл 2 апреля 1745  года.  Это  был  его  день
рождения. Десятки раз в его жизни решающие события происходили  в
день его рождения. (Он говорит, впрочем, что шел 1744 год.)
    Казанова пошел на биржу, чтобы взять  каюту  на  венецианском
судне, идущем на Корфу, так как  до  следующего  месяца  ни  одно
судно не шло прямо в Константинополь. Он навестил своего опекуна,
аббата Гримани, который  вскрикнул  от  сюрприза,  увидев  вместо
священника   офицера.   Казанова   посетил    госпожу    Манцони,
предсказавшую так верно, и госпожу Орио, у которой за  пятнадцать
цехинов он на четыре-пять недель снял комнату рядом  со  спальней
ее племянниц Мартины и Нанетты,  причем  он  там  же  и  питался.
Племянницы сочли, что он стал красивее. Три часа подряд,  разумно
отбирая, он рассказывал  свои  приключения  за  последние  девять
месяцев. Обе "маленькие  женщины"  опять  завоевали  его  сердце,
несмотря на любовь к Терезе, "которую  он  всегда  видел  глазами
своей души". Совместное проживание с племянницами  представлялось
ему лишь "как преходящая  незначительная  неверность  и  никакого
непостоянства".
    В военном министерстве он встретил майора  Пелодоро,  который
посоветовал ему вступить на военную службу. Некий лейтенант хочет
продать патент за сто цехинов и Казанова может получить его, если
согласится  военный   министр.   Он   также   может   поехать   в
Константинополь вместе с венецианским посланником шевалье Франсуа
Венье. Он отъезжает самое позднее через два месяца.
    В  конце  месяца  Казанова  поступил   фенрихом   на   службу
республики Венеции в полк Бала, стоящий на Корфу. Кроме этого  он
получил   разрешение    несколько    месяцев    сопровождать    в
Константинополь байли или посланника.
    5 мая 1745 года с пятьюстами цехинов и со множеством красивых
нарядов он взошел на борт судна  "Богоматерь  в  розовом  венке".
Когда на следующее утро оно пристало в Орсера, он с удовольствием
гулял в своем мундире по бедному захолустью, где  девять  месяцев
назад был голоден и болен.
    Тереза была забыта. Был забыт и путь в церковь.  Была  забыта
прошлая нищета. Он  был  молодым  офицером  и  через  десять  лет
вероятно будет великим генералом. И разве он не с  удовольствием,
как сыновья знатных венецианцев, путешествует в  Константинополь?
С пятьюстами золотых в кармане  Казанова  верил,  что  скоро  ему
будет принадлежать полмира. И он получит его  весь,  половину  за
половиной.
    На Корфу целый месяц Казанова ждал прибытия посланника Венье.
Вместо того, чтобы изучать страну и людей, он днем и ночью  сидел
в кофейне,  за  исключением  времени,  когда  был  в  карауле,  и
просадил деньги в фараон. В конце концов он  заложил  или  продал
ценные вещи. Каждый может подолгу проигрывать  в  азартной  игре,
объясняет  Казанова,  который  был  тогда  так  называемым  умным
игроком, что хватает удачу мастерством, не  приобретая  репутацию
обманщика. Прежде чем стать  шулером,  Казанова  был  игроком  из
страсти. Жозеф Ле Грас утверждает, что игра  была  самой  сильной
страстью Казановы, сильнее, чем любовь к любой женщине. На  Корфу
его утешало, что при каждом большом проигрыше  банкомет  говорил,
что Казанова такой прекрасный игрок.
    Наконец прибыла "Европа"  с  семьюдесятью  двумя  пушками  на
борту. Казанова получил шесть месяцев отпуска. В  Константинополь
Казанова вез письмо кардинала Аквавивы Бонневалю, которого  звали
Осман (или Ахмет), он был пашой Карамании. На полстолетия  старше
Казановы, такой же авантюрист, но в чинах и славе,  в  элегантном
французском придворном костюме он, несмотря на  свое  брюхо,  был
еще красивым мужчиной.
    Что же может сделать, спросил он смеясь,  константинопольский
паша для протеже римского кардинала?
    Казанова рассказал историю своей жизни. Он пригласил Казанову
на обед, мероприятие, где восемь гостей за столом были итальянцы,
а кухня французской. Один эфенди  упомянул  своего  венецианского
друга Андреа да Лецце. Казанова  достал  рекомендательное  письмо
последнего благородному турку, оно было адресовано этому  эфенди.
Тот поцеловал письмо, обнял Казанову и пригласил на обед.  В  его
павильоне с глазу на глаз он угостил его тем, что не пришлось  по
вкусу Казанове.
    Бонневаль объяснил, что по  турецкому  обычаю  эфенди  Исмаил
хотел дать ему доказательства своей дружбы, и что Казанова должен
посетить его еще раз.
У Бонневаля Казанова заполучил и другого  друга,  Юсуфа  Али,
богача шестидесяти лет. Казанова  тоже  рассказал  ему  всю  свою
жизнь. Турок был фаталистом. Они вели длинные философские беседы.
Много месяцев Казанова регулярно ходил к нему.
    Юсуф Али в третий раз взял в жены молодую женщину, от  второй
жены у него была пятнадцатилетняя дочь по имени Зелми. Она  будет
его наследницей.
    Юсуф Али и Казанова говорили о жизни, о религии, об онанизме,
о внебрачных связях, о талантах  Зелми.  Зелми  будет  прекрасной
женой - если Казанова всего лишь за год у одного из родственников
Юсуфа Али в Адрианополе выучит обычаи, язык  и  религию  турок  и
захочет  обратиться  в  ислам.  Кроме  красивой  жены,  он  будет
наслаждаться обставленным домом, рабами, богатейшими  доходами  и
мудрыми разговорами с Юсуфом Али. Задумайся!
    Казанова ходил как во сне. Он ждал  какого-нибудь  знака.  Он
говорит, что всегда следовал Богу, а следовал каждому  искушению.
После пятнадцатого визита он все еще ждал вдохновения  свыше.  Он
был рад, что еще не видел Зелми. А вдруг  он  влюбится,  а  потом
пожалеет о своем обращении? Разве он не может добыть богатство  в
христианской  Европе?  Он  стремится  к   славе   в   европейской
литературе. Должен ли такой блестящий рассказчик, как  он,  целый
год подряд в провинциальном Адрианополе  учить  варварский  язык,
которым он может и не овладеть?
    На  званном  ужине  у  эфенди  Исмаила  Казанова  танцевал  с
венецианской рабыней двенадцать форланов - венецианский танец  на
шесть восьмых или шесть четвертых, такой же быстрый и буйный  как
тарантелла.
    Эти  двенадцать   форланов   были   "единственным   настоящим
удовольствием" Казановы в Константинополе.
    Светлой лунной ночью эфенди и Казанова  сходили  на  рыбалку,
ели потом жареную рыбу и через окно павильона в белом сиянии луны
увидели, как три нагие нимфы купались в пруду и  показывали  себя
на мраморных ступенях во всех позах сладострастия.
    Через несколько дней Казанова пришел к своему другу Юсуфу Али
и встретил в павильоне женщину, которая тотчас  закрыла  лицо.  У
окна молчаливая рабыня сидела за пяльцами. Казанова  хотел  уйти,
но дама указала ему на подушку и уселась поблизости на другую  со
скрещенными  ногами.  Это  была  жена  Юсуфа,  восемнадцатилетняя
хиотинка,  платье  которой  не  скрывало  ни  форму  лодыжек,  ни
сладострастные бедра,  ни  подрагивающие  груди.  Он  пожирал  ее
взглядами.  Вне  себя  он  протянул  было  руку,  чтобы   совлечь
покрывало. Она резко воспротивилась и пригрозила карой  Юсуфа.  В
ужасе он бросился к ее ногам. Она  успокоилась.  Он  может  снова
сесть. Она так небрежно скрестила ноги, что он  увидел  прелести,
вновь вскружившие его. Он  проклинал  свою  поспешность.  Она  со
смехом спросила: "Ты воспламенен?" Он схватил ее руку.
    В это время пришел Юсуф Али. Он  обнял  Казанову  и  проводил
жену к двери, где она подняла покрывало поцеловать супруга и  как
бы невзначай показала свой красивый профиль. Юсуф признался,  что
она девственна, что он не может иметь от нее детей.
    Бонневаль хохотал над рассказом Казановы.  Он  дал  красавице
превратные представления о способностях молодых итальянцев.  Если
б он сам был моложе... Зачем он засмотрелся на нос хиотинки? Надо
всегда стремиться к центру!
    "Она же девственна!", вскричал Казанова.  Бонневаль  хохотал.
Хиотинки знамениты своим искусством казаться девственницами.
    Юсуф Али не забыл на прощание  приготовить  богатые  подарки,
подарки сделал ему и эфенди.
    На Корфу губернатор острова господин Андреас  Дольфин  обещал
при первой возможности сделать его  лейтенантом.  Именем  Венеции
Дольфин правил неограниченно и с большим великолепием.  Ему  было
пятьдесят семь, но Казанове он не нравился и за это он сделал его
семидесятилетним.  Дольфин  любил   получать   комплименты   дам,
Ежедневно он принимал за столом двадцать четыре персоны, при этом
кокоток и шулеров.
    Командир  полка  господин  да  Рива  -  Д.  Р.,  как   следуя
литературной сдержанности называет его Казанова в воспоминаниях -
сделал  его  своим  адъютантом,  дал  комнату  в  своем  доме   и
солдата-денщика, крестьянина из Пикардии, пьяницу и мота, который
едва мог накарябать свое имя. Но  он  был  хорошим  парикмахером,
знал массу двусмысленных анекдотов,  и  Казанова  учился  у  него
языку французского народа.
    Казанова промотал турецкие подарки за пятьсот цехинов, а свои
же заложенные ценные вещи выкупил  и  продал;  так  хотелось  ему
стать умным игроком. Он дал эти деньги  профессиональному  игроку
по имени Мароли (или Марулли),  тому  самому,  которому  когда-то
проиграл. На этот раз они играли совместно.  Казанова  становился
крупье, когда Маролли отказывался. Чаще  крупье  был  Маролли,  а
Казанова держал карту, так как Маролли  не  любил  выдавать  свои
карточные приемы.
    Казанова внушал доверие. На выигрыше  он  не  был  жадным,  а
проигрывал со смехом.  Своей  любезностью  он  нравился  игрокам.
Шулер должен выглядеть честным. Так Казанова в двадцать лет  стал
профессиональным игроком, а Мароли его учителем в  тех  областях,
без знания которых нельзя участвовать в азартных играх.
    Два последних месяца на Корфу были для Казановы пыткой.
    Дважды он прибывал  на  Корфу  богатым,  дважды  покидал  его
нищим. Последний раз  он  кроме  того  оставил  за  собой  долги,
которые  так  и  не  оплатил,  но  "не  по  злой   воле,   а   по
беззаботности".
    "О, люди!", восклицает он. "Меня избегали как неудачника, как
будто я был заразным." 14 октября 1745 года он прибыл в  Венецию,
где судно поставили на карантин.
    Казанова писал восточную главу в 1797 году, за год до смерти,
и предсказывал, что в Венеции  всегда  будут  галеры.  Что  иначе
должна делать Венеция с преступниками, приговоренными к галерам?
Глава седьмая. Молодой человек



                                Глупцы пишут текст, а умники -
                                комментарий.
                                Поверьте мне, ворам и мошенникам
                                нет нужды страшиться, рано или
                                поздно они сами себя разоблачают;
                                боятся только честные люди,
                                которые заблуждаются.
                                                Аббат Галиани

    В Венеции Казанова сразу пошел  к  госпоже  Орио.  Дом  стоял
пустым. Она вышла замуж за господина Росу и жила у него. Он пошел
туда. Его Нанетта стала графиней Р. и жила в Гуасталье  с  мужем.
Мартина стала монахиней в Мурано.
    Два года спустя Мартина написала ему, что  во  имя  Христа  и
богоматери он никогда не должен ее разыскивать. Его грех, то есть
свое совращение, она ему простила, и раскаянье обеспечивает ей по
крайней  мере  будущее  блаженство  избранных.  Она  никогда   не
перестанет молиться о его спасении.
    Он никогда не видел ее более, но через девять лет она  видела
его, он это не заметил. В сорок четыре года он встретил  старшего
сына Нанетты, офицера пармского герцога.
    Аббат Гримани встретил его дружески. Сестра Казановы уехала к
матери в Дрезден; брат  Франческо  в  форте  Сан-Андре  копировал
батальные картины Симонини по заказу майора Спиридиола, одного из
закадычных друзей Раццеты.
    "Франческо арестован?", спросил Казанова и пошел в форт,  где
встретил брата с кистью в руках; Франческо не был  ни  обрадован,
ни удручен. "В  чем  ты  провинился?",  спросил  Казанова.  Вошел
майор. Казанова по-военному приветствовал его и спросил:
    "По какому праву вы его задержали?" Он просил Франческо взять
свою шляпу и пойти с ним пообедать.
    Майор со смехом воскликнул, что стража задержит Франческо.
    На следующее утро Казанова посетил военное  министерство.  Он
хотел освободить брата и отказаться от места фенриха. За  полчаса
все  уладилось.  Казанова  с  Франческо  расположились  в   одной
меблированной комнате. Он  получил  отставку  и  сто  цехинов  от
своего заместителя. Радостно он снял мундир и  решил  взяться  за
профессию игрока в карты. Через восемь дней он проиграл последнее
сольди.
    Надо было жить и он за талер в день стал скрипачом  в  театре
Сан-Самуэле, выстроенном в 1655 году одним из Гримани.
    С тех пор как он "утонул так глубоко", он не ходил  больше  в
благородные дома. Его  предупреждали,  что  он  будет  стыдиться,
обдуманно став бездельником и наслаждаясь этим.
    Привлекательный, здоровый, талантливый, знающий, развитый, он
стал второсортным скрипачом, после того как  представлялся  своим
знакомым доктором обоих прав,  священником,  секретарем  римского
кардинала и офицером. Так много банкротств в двадцать лет  делало
его смешным. Он кончил там, где могли бы начать  даже  неуклюжие.
Его честолюбие дремало.
    Как и его товарищи, после  спектакля  он  шел  в  кабак  и  в
бордель. Они дрались  с  гуляками  и  ложились  с  женщинами,  не
заплатив. Они отвязывали гондолы  у  берега,  по  ночам  посылали
акушерок к благородным дамам,  которые  не  были  беременны,  они
посылали  священника  для  последнего  причастия  к  молодоженам,
звонили как на пожар в  колокола  домов  и  церковных  башен,  на
площади  Сан  Анджело  свалили  мраморный  памятник,  убегали  из
гондол, не заплатив. Их было семеро,  часто  они  брали  с  собой
Франческо.
    Случай спас Казанову от плохого конца. В середине  апреля  он
играл на благородной свадьбе, продолжавшейся три дня. На рассвете
третьего дня, уставший, он покинул оркестр, чтобы пойти  поспать,
как увидел сенатора в красной мантии, спускавшегося по  лестнице,
который на пути в свою гондолу достал платок  и  выронил  письмо.
Казанова поднял  письмо  и  отдал  сенатору,  который  настойчиво
просил  Казанову  забраться  в  гондолу,  чтобы  в  благодарность
отвезти его домой. Когда  Казанова  уселся  рядом  на  скамеечку,
сенатор попросил его потрясти и  помассировать  ему  левую  руку,
которую он не  чувствует.  Казанова  тряс  изо  всех  сил.  Вдруг
сенатор сказал ему неясным низким голосом, что уже  отнялась  вся
левая половина и он чувствует, что умирает.
    В ужасе Казанова откинул полог и схватил  фонарь.  Он  увидел
умирающего с перекошенным  ртом.  Он  понял,  что  это  удар.  Он
приказал остановиться и побежал за  хирургом.  Они  были  на  той
самой площади, где три года назад он до полусмерти побил Раццету.
Узнав в кофейне адрес врача, он потащил его  в  гондолу  прямо  в
халате. После того как хирург  пустил  сенатору  кровь  из  вены,
Казанова разорвал свою рубашку на полоски и перевязал его.  Потом
он приказал грести изо всей силы, быстро прибыл к  Санта  Марина,
разбудил слугу и отнес почти безжизненного  сенатора  в  постель.
Казанова взял все в свои  руки  и  приказал  позвать  еще  врача,
который сделал второе кровопускание и одобрил  при  этом  первое.
Казанова расположился рядом с постелью сенатора.
    Часом позже в большой тревоге  один  за  другим  прибыли  два
патриция, друзья  больного,  и  расспросили  Казанову.  Они  были
достаточно тактичны, чтобы не  спрашивать  кто  он  такой,  и  он
окутал себя скромным молчанием. Больной едва  показывал  признаки
жизни, разве что дышал. Ему делали компрессы. Священник ждал  его
кончины.  Казанова  отсылал  всех  посетителей.  Два  патриция  и
Казанова молча сидели у постели больного. В середине дня в той же
комнате они немного поели.
    Вечером старший патриций сказал весьма  учтиво,  что  если  у
него есть дела, он может удалиться; они же останутся на  ночь  на
матрацах у постели больного. Казанова сказал, что расположится  в
кресле; больной может умереть, если он его покинет.
    Оба господина выглядели пораженными. Поздно вечером все  трое
поели. Господа рассказали, что их друг - сенатор Маттео  Джованни
Брагадино, единственный брат прокуратора. Ему пятьдесят семь лет.
    Сенатор Брагадино, маркиза д'Урфе и  граф  Вальдштайн  станут
тремя большими покровителями Казановы.
    Брагадино происходил из прекрасной семьи.  Из-за  своей  веры
один его предок был сожжен турками, другой  (алхимик)  -  повешен
христианами.
    Маттео Джованни Брагадино, красивый, ученый, очень  мягкий  и
остроумный, приверженец черной магии, был известен красноречием и
большим  талантом  политика,  а  еще   как   галантный   мужчина,
совершивший много безумств ради дам, как и дамы ради него. Он был
игроком, много проигравшим. Его свирепейшим врагом был его  брат,
прокуратор Венеции.
    Однажды прокуратор был при смерти, как утверждали три  врача,
от того самого яда, от которого так же  болел  и  умер  его  сын.
Прокуратор  обвинил  в  отравлении   брата,   но   Совет   Десяти
единогласно признал его невиновным.
    Пострадавший от злого брата, который похитил у него  половину
доходов, он  жил  "как  любезный  философ  в  лоне  дружбы".  Два
преданных друга, породнившиеся между  собой  и  происходившие  из
благородных  семейств,  господин  Дандоло  и  господин   Барбаро,
печально сидели у его постели.
    Когда врач  Ферро  растер  ему  грудь  ртутной  мазью,  чтобы
возбудить циркуляцию  крови,  больному  к  радости  обоих  друзей
наконец стало лучше,  но  еще  двадцать  четыре  часа  его  мучил
сильнейший прилив крови  в  голову.  Он  был  весь  в  жару  и  в
смертельно-опасном  возбуждении.  Казанова   видел,   что   глаза
Брагадино уже закатывались и он  едва  мог  дышать.  Он  разбудил
друзей и объяснил, что больной  умрет,  если  они  немедленно  не
удалят мазь. Он тотчас обнажил грудь Брагадино, отлепил  пластырь
и заботливо вымыл его теплой водой. Тут Брагадино задышал легче и
впал в тихий сон.
    Утром врач был весьма удовлетворен, увидев больного в хорошем
состоянии. Но когда  господин  Дандоло  посоветовал  ему  удалить
пластырь, доктор гневно раскричался, что это  сведет  больного  в
гроб; кто осмелился вмешаться!
    Тут Брагадино сказал: "Доктор, человек, освободивший меня  от
ртути, что меня давила, это врач, понимающий больше, чем вы."  Он
имел в виду Казанову.
    Казанова и врач уставились друг на друга в полном  изумлении.
Казанова молчал, чтобы не пуститься  в  смех.  Врач  презрительно
смотрел на него, как на шарлатана. Наконец он холодно сказал, что
раз уж так пошло, то наука может освободить место. Его поймали на
слове.
    Так Казанова  стал  врачом  сенатора.  Он  был  восхищен.  Он
объявил больному, что его вылечат природа и диета.
    Отставленный  врач  рассказывал  сумасшедшую  историю   всему
городу. Многие удивлялись, что  Брагадино  взял  врачом  дешевого
скрипача. Он объяснял всем, что без Казановы задохнулся бы;  один
умный скрипач может знать больше, чем все врачи Венеции.
    Думал ли Казанова, что выступает наполовину  шарлатаном,  как
когда-то наполовину совратил женщину?
    Он  стал  оракулом  Брагадино  и  двух  его  друзей.  Он  был
настолько дерзок, что как каждый второй ученый говорил о  книгах,
которых никогда не читал, и цитировал медицинские теории, которые
понимал лишь  наполовину.  Брагадино  уверял,  что  для  молодого
человека  он   слишком   учен.   Нет   ли   у   него   каких-либо
сверхъестественных знаний? Он может тихонько сказать правду.
    От  дерзости  к  надувательству  был  только  шаг.  Чтобы  не
разочаровывать Брагадино в его вере в чудесное, он признался, что
в самом деле владеет магическими  знаниями.  Когда  он  переводит
какой-нибудь вопрос в числа, он получает ответ в числах,  которых
ни один человек на земле, кроме него, не может понять верно.
    Брагадино тотчас отгадал, что это - Ключ Соломона, как  зовет
обычный народ Каббалу. Кто передал ему эту науку?
    Отшельник с горы Карпанья, которого Казанова узнал  случайно,
когда он был пленником испанской армии.
    Дружбой  с  этими  тремя  людьми  он   восстановил   уважение
земляков. Никто в Венеции не мог понять, как  трое  таких  умных,
благородных,  высокоморальных  людей,  которые  по  возрасту  уже
отказались  от  связей  с   женщинами,   могут   жить   с   таким
бездельником.
    К началу лета Брагадино  снова  смог  ходить  в  сенат.  Днем
раньше  он  сказал  Казанове:  "Я  обязан  тебе  жизнью,  глупыш,
хотевший, но не смогший стать  священником,  юристом,  адвокатом,
солдатом и даже скрипачом. Ангел  господень  привел  тебя  в  мои
руки. Я тебя изучил. Я знаю, как тебе отплатить. Если  ты  хочешь
стать моим сыном, я оставлю тебя жить в моем доме до самой  своей
смерти. Твое жилище  уже  готово,  осталось  перенести  вещи.  Ты
получишь слугу, собственную  гондолу,  свободный  стол  и  десять
цехинов в месяц. В твоем возрасте я не получал больше. Не думай о
будущем, развлекайся и вот тебе мое слово: ты всегда  найдешь  во
мне друга."
    "Так из дешевого скрипача я стал большим господином", говорит
Казанова.
    Шпион Мануцци удостоверял в 1755 году, что Казанова  обладает
доверием  Брагадино  и  разоряет  его.  "Но  как  может  человек,
играющий такую большую роль,  общаться  с  таким  бездельником?",
спрашивает Мануцци. Шпик на редкость  разбирался  в  шарме  своей
жертвы. В 1748 году из-за каббалистических  обманов,  которые  он
предпринял с Брагадино, Казанова должен был временно удалиться из
Венеции.
    Но до тех пор, пока 14 октября 1767 года Брагадино не умер  в
семьдесят лет, он любил Казанову и  доверял  ему,  и  Казанова  в
своих "Confutatione" посвятил ему прекрасную надгробную речь.
    Марко Барбаро, холостяк, оставил Казанове пожизненную ренту в
шесть цехинов ежемесячно. И  Марко  Дандоло,  холостяк,  в  своем
завещании определил ему столько же.

Стих третий

     Если вы собрались другу
     Рассказать свою беду,
     Брать за пуговицу друга
     Бесполезно - убежит,
     И на память вам оставит
     Эту пуговицу друг.
     Лучше дать ему подножку,
     На пол бросить, сверху сесть
     И тогда уже подробно
     Рассказать свою беду.

     Если ты пришел к знакомым,
     Не здоровайся ни с кем.
     Слов: "пожалуйста", "спасибо"
     Никому не говори.
     Отвернись и на вопросы
     Ни на чьи не отвечай.
     И тогда никто не скажет
     Про тебя, что ты болтун.

     Если что-нибудь случилось,
     И никто не виноват,
     Не ходи туда, иначе
     Виноватым будешь ты.
     Спрячься где-нибудь в сторонке.
     А потом иди домой.
     И про то, что видел это,
     Никому не говори.

     Если не купили вам пирожное
     И в кино с собой не взяли вечером,
     Нужно на родителей обидеться,
     И уйти без шапки в ночь холодную.
     Но не просто так
     Бродить по улицам,
     А в дремучий темный
     Лес отправиться.
     Там вам сразу волк
     Голодный встретиться,
     И, конечно, быстро
     Вас он скушает.
     Вот тогда узнают папа с мамою,
     Закричат, заплачут и забегают.
     И помчатся покупать пирожное,
     И в кино с собой
     Возьмут вас вечером.

     Посмотрите, что творится
     В каждом доме по ночам.
     Отвернувшись к стенке носом,
     Молча взрослые лежат.
     Шевелят они губами
     В беспросветной темноте
     И с закрытыми глазами
     Пяткой дергают во сне.

     Ни за что не соглашайтесь
     По ночам идти в кровать.
     Никому не позволяйте
     Вас укладывать в постель.
     Неужели вы хотите
     Годы детские свои
     Провести под одеялом,
     На подушке, без штанов?

Стих четвертый

"Мы - волки, 
нас мало. 
Нас, можно сказать, 
единицы. 
Мы те же собаки, 
Но мы не хотели смириться.
 Мы, как на расстреле,
 На землю ложились 
без стона. 
Но мы уцелели,
 Хотя и живём вне закона."
 

Стих пятый

Есть лень присутствующая в членах
Есть тайный глас зовущий ввысь
Есть кровь пульсирующая в венах
Есть слово смерть, есть слово жизнь
Есть лед сковавший суть сознанья
Есть рокот бурных горных рек
Есть ритм в основе мирозданья
Есть лик вселенной человек
Есть множество иллюзий в мире
Есть пламень и огонь умов
Есть дух святой подобный лире
Есть миг разорванных оков.

Стих шестой

***
Любовь к земле у земледельца
К доходам у ее владельца
К делам любовь у делателя
К пашне любовь у сеятеля
Любовь скупца и сундука
Скрепляет язычок замка
Любовь скакать во весь опор
В коня вселяет пара шпор
Любовь к приемам у вельмож
И к свету у любой из кож
К ритму любовь у маятника
К смене времен у памятника
К кругу у стрелки часов
К центру у полюсов
К сжатости у пружины
Все проявленья едины
*** 

Стих седьмой

Наши мелкие желанья
Искажают пониманье
Пожелаешь и в мгновенье
Потеряешь разуменье
Яркий фантик от конфеты
Закрывает суть предмета

упорные слухи, что граф жив и обретает сейчас где-то в Индии или на Тибете

.

Пользовательского поиска

Пользовательского поиска

Кто же такой astrolog a yakuba что представляет собой astrolog a правильно ли подает информацию astrologer

В идущем по Кремлевскому дворцу Вольфе все видели Берию

Гитлер назначил за голову Мессинга 200 тысяч марок

1. Беккио Ж., Жюслен Ш. Новый гипноз. Практическое руководство. М.: Класс, 1998.
2. Беккио, Ж; Росси, Э. Гипноз XXI века. М.: Класс, 2003.
3. Гиллиген С. Терапевтические трансы. Руководство по эриксоновской гипнотерапии М.: Класс, 1997.
4. Зейг Дж.К. Терапевтические характеристики эриксоновского воздействия. //Эволюция психотерапии. Т.4. М.:Класс, 1998. С.83 - 108.
5. Зейг Дж.К. Испытание Эриксоном. Личность мастера и его работа. М.: Класс, 1999.
6. Кинг М., Цитренбаум Ч. Экзистенциальная гипнотерапия. М.: Класс, 1998.
7. Кинг М., Коэн У., Цитренбаум Ч. Гипнотерапия вредных привычек. М.: Класс, 1998.
8. Кроль Л. Между живой водой и мертвой. Практика интерактивной гипнотерапии. М.: Класс, 1998.
9. Кроль Л. Образы и метафоры в интегративной гипнотерапии. М.: Класс, 1999.
10. Лэнктон К., Лэнктон С. Волщебные сказки: ориентированные на цель метафоры при лечении взрослых и детей. Воронеж: НПО "МОДЭК", 1996.
11. Миллс Дж., Кроули Р. Терапевтические метафоры для детей и внутреннего ребенка. М.: Класс, 1996.
12. Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном. Уроки гипноза. М.: Класс, 1994.
13. Хейвенс Р. Мудрость Милтона Эриксона. М.: Класс, 1999.
14. Хейли Дж. Необычайная психотерапия. Психотерапевтические техники Милтона Эриксона. СПб.: Белый кролик, 1995.
15. Хейли Дж. О Милтоне Эриксоне. М.: Класс, 1998.
16. Хеллер С., Стил Т.Л. Монстры и волшебные палочки. Киев, 1995.
17. Эриксон Б.Э. Новые уроки гипноза. М.: Класс, 2002.
18. Эриксон М. Мой голос останется с вами. СПб.: Институт Общегуманитарных Исследований, 1995.
19. Эриксон М.Г., Росси Э.Л. Человек из февраля. Гипнотерапия и развитие самосознания личности. М.: Класс, 1995.
20. Эриксон М. Стратегия психотерапии. СПб: Речь, М.: Издательство Института психотерапии 2002.
21. Эриксон М., Росси Э., Росси Ш. Гипнотические реальности. Наведение клинического гипноза и формы внушения. М.: Класс, 1999.

В идущем по Кремлевскому дворцу Вольфе все видели Берию

Вольф Мессинг стал прототипом одного из персонажей книги «Выбор», написанной Виктором Суворовым, литературный персонаж имел имя Рудольф Мессер. А Булгаков в своём романе Мастер и Маргарита назвал Сатану «мессир Воланд» из-за созвучности с «Мессинг Вольф». Возможно, именно известный эксперимент Мессинга в кассе Госбанка натолкнул Булгакова на эпизод с купюрами.

P/S Не нарушайте гармонии, будьте добрее!” (Ванга) dfyuf чудо этого века или законометность? Кто edgar keisi все о составлении goroskop 2007 год goroskop 2008 год goroskop Все о нём messing volf чем он не похож на nostradamusа Поиск на сайте odnoklassniki кого интересуют predskazania, а особым параграфом predskazanie vanga что дали людям они predskazaniya vangi и разные predskazateli и чем отличается от них vanga Компьютерная программа zet астрология В околонаучных кругах атлантида является предметом самых разнообразных гипотез библия завтра китай пробудится История и современность Соловецкой обители, жития соловецких святых монастырь были знакомы с отто Достоверные предсказания и пророчества Ванги. Предсказания Ванги о России от первоисточников рудольф Штайнер провел глубокое исследование не только внешних событий мировой истории, светлана копылова mp3 скачать